Материала — вагон. Не хватает одного — самого важного. Мы беспомощно стоим посреди поселка. Среди домов, обитатели которых так или иначе связаны историей с латышами. Но не пойдешь же стучаться в каждые двери.
— А вы не хотите к Милде сходить?— это Илона.
— Куда?
— Не куда, а к кому. Милда — это имя.
— Она латышка?
— Еще какая.
Разумеется, идем. По скользкой дорожке вверх, до маленького домика.
— Стучать придется долго и громко. — предупреждает Илона. — Милда плохо слышит.
Исправно колотим в крепкую дверь минут десять. Уже почти отчаялись. Наконец, шаги. Дверь открывается.
На пороге — старушка. Маленькая, крепкая, с живыми глазами.
— Здравствуйте, тетя Милда! — Илона здоровается по-латышски. — А к вам гости. Из Латвии.
— Здравствуйте, здравствуйте! Проходите, пожалуйста. Садитесь, где вам удобно.
Мы переглядываемся. По дороге Илона рассказала, что Милда Вецис родилась и всю жизнь прожила здесь, в России. Тем не менее она говорит без малейшего акцента. Чистейшая латышская речь.
Предки Милды — те самые покорители Урала. В Латвии они работали батраками. Приехали сюда за землей. Купили, начали обрабатывать. Превратили сплошной лес в плодородную пашню. Еще ребенком Милда подключилась к коллективному труду.
— Нас посылали помогать рабочим коллективам. Потом работала приемщицей молока, потом дояркой, сено собирала. Все коллективные работы научилась выполнять. Только к молотьбе меня не подпускали.
Мы не знали, что такое "нет работы"
До Латвии Милда так и не доехала. Собиралась поехать с мужем, когда тот выйдет на пенсию. Не дождались, муж умер. Сама не собралась.
— Сын ездил.
— Что рассказывал?
— Да ничего особенного. Говорит, там русских очень не любят (смеется). Он по улице шел, решил дорогу спросить. Так ему ответили: "Говори по-латышски!" Ему обидно стало, он говорит: "Да я побольше, чем ты, латыш!" А по-латышски толком ответить не может. А вообще говорят, что в Латвии тяжело жить, молодежь уезжает, работы нет. Вот были бы колхозы — не уезжали бы. У нас понятия "нет работы" не было — на износ работали. Подоишь коров — идешь сено убирать. Там доработаешь — идешь картошку чистить. Домой без рук, без ног возвращались. А сейчас всем делать нечего.
— Тетя Милда, давайте поможем!
— Да зачем? Сейчас достану.
Зачем детям латышский язык
Учительница латышского Илона живет неподалеку. Часто заглядывает к Милде. Поговорить, помочь. Но видно, что бабушка привыкла со всем справляться сама.
— А кем вы себя все-таки ощущаете? Русской или латышкой?
— Конечно, я латышка! Я все время по-латышски говорю. Дочка латышский знает, но детей языку не учит. Я на них ругаюсь, говорю: "потеряете же язык", а они не слушают.
Дочка тоже живет далеко — за несколько сотен километров. Тоже злится на маму за то, что та отказывается переезжать. Но Милда не сдается.
— Моя родина — Максим Горький. И умереть я хочу на родине. Здесь мое родное кладбище, здесь муж лежит. А они меня сюда хоронить не повезут.
Смотрим фотографии. Они не в альбомах — просто в коробке ворохом. Черно-белые карточки, на обратной стороне — год и редкие подписи: 1936, 1949, 1952.
— А покажите фотографию, на которой вы молодая.
Милда щурится, перебирая фотокарточки. Пытаемся помочь в меру сил. Рассматриваем фото, в поисках молодой Милды. Находим одну — на ней три молодые девушки. Теоретически, подходит.
— Это не вы?
— Ой, да. Это я с сестрой!
— А вы справа или слева?
Милда задумчиво смотрит на фото.
— Я справа… по-моему. Это очень давно было.
Выходим из дома спустя два часа, оставив ее, в тысячный раз перебирающую коробки собственной памяти. Килограммы черно-белой истории. Ни одного цветного грамма.
Уже в поезде по дороге в Сибирь:
— Роберт, сделай мне, пожалуйста Милду в цвете.
— Но она так хорошо в ч/б получилась.
— Я знаю. Но сделай одну в цвете, пожалуйста.
— Ну ладно.
