От сегодняшней поездки мы все ждали многого. Это был наш первый выезд в настоящее село, в котором исторически жили латыши. Поселок Максим Горький: стройный ряд лубочных избушек вдоль дороги неизбежно приводит к школе. Единственной школе на территории России, в которой латышский язык официально внесен в школьную программу.
Еще по дороге туда Виктор Карклин рассказал нам про здешнюю учительницу:
— Раньше у нас учитель латышского раз в год менялся. Из Латвии приезжал, положенный год отрабатывал и назад, домой. А Илона уже седьмой год работает. В прошлом году хотела вроде уехать, но мы ее уговорили остаться. Осталась.
Не сговариваясь, каждый из нас в воображении нарисовал образ почтенной дамы среднего возраста.
Подъезжаем к школе, выходим из машины. Нас встречают представители администрации Архангельского района, журналист из местной газеты, директор школы и несколько учителей. Видно, что нам очень рады, но толком не знают, что с нами делать. Смотрят дружелюбно-вопросительно.
Мы, если честно, тоже не совсем были готовы к официальному приему. Пока мы оценивали обстановку, нас сфотографировали и позвали в школу. В коридорах царил образцовый порядок школы 20-летней давности. Чем бы ни занимался ребенок, при виде нас он поворачивался и внятно говорил: "Здравствуйте!".
— На самом деле, мы бы хотели встретиться с Илоной.
— Конечно, – директор радостно подходит к дверям кабинета, – заходите, общайтесь!
Дверь открывается. Кабинет: четыре парты, сдвинутые вместе, прямо посередине класса. Впереди школьная доска с надписью 2. Decembris. За партой два молодых человека – парень и девушка. Смотрят на нас вопросительно. Понимаем, что учительница еще не пришла. Выходим.
— Что случилось? – директор удивленно смотрит на нас.
— Да как же вышла? Она же там.
Надежда Викторовна Фрейман еще раз уверенно открывает дверь:
— Илона, к нам журналисты из Латвии приехали. Пообщаешься?
Девушка за партой снова смотрит на нас, улыбается:
— Конечно. Сейчас, уже заканчиваем.
Вот тебе и дама.
Звенит звонок, мы заходим в класс. Илона Савераса – красивая девушка со светлыми волосами и голубыми глазами. Улыбчивая, но очень усталая. Ей 32 года, семь из которых она провела здесь, в Башкортостане. В ссылке. В абсолютно добровольной ссылке.
— Илона, мы можем с вами записать небольшое интервью? – спрашиваю на латышском.
— По-русски или по-латышски?
— Как вам удобнее. Можем и на русском.
— Нет уж. Давайте на латышском.
Я столько раз слышал эту фразу от принципиальных латвийских чиновников, но тут она звучит по-другому. Совершенно без вызова.
Илона улыбается, слушает, отвечает. Но время от времени касается пальцами висков. Она как-то очень выделяется на фоне людей, которых мы встречали здесь за неделю. Она совершенно органична, но в то же время – немножко, неуловимо другая.
— В 2009 году, когда в Латвии начался экономический кризис, я поняла, что осталась без работы и терять мне нечего, – тогда я узнала, что Латвийское агентство государственного языка ищет учителей. Отдала документы, выдержала конкурс и все.
— Но все же… От кризиса бежали в Ирландию, в Англию… Почему Россия? Причем российская глубинка.
— У меня не было цели эмигрировать. Я не собиралась уезжать навсегда. В тот момент у меня было два варианта: сидеть без работы или уехать в Россию. Я выбрала Россию.
Мы только что ехали по этой самой России: не по причесанной Москве и даже не по взъерошенному Питеру — по России, через степь, откуда видны Уральские горы, до поселка в двух часах езды от Уфы – тоже не центра вселенной.
— Как вы адаптировались здесь? Сложно было?
— Сразу, – улыбается, наконец. — С лету адаптировалась. Я и в Латвии жила в сельской местности. Меня ничего не удивило. Мне не пришлось перестраиваться. Я знала, как будет.
— А ученики?
— Кто эти дети, которые приходят учить латышский?
— Это дети, у которых есть латышские корни.
— И с каким уровнем знаний языка они приходят?
— С нулевым. К сожалению, они выросли в семьях, в которых даже носители языка не считают нужным сохранять язык. Часто получается так, что мои ученики потом напоминают своим родителям с латышскими корнями о его существовании. Это очень грустно, но это так.
— В каком смысле?
— К вам приходят дети, потомки самых что ни на есть настоящих латышей, которые абсолютно не знают родной язык?
— Мне обидно. — Илона говорит настолько искренне, насколько искренне может говорить молодая девушка, добровольно сосланная в Сибирь. — Разумеется, это их выбор. Выбор каждой семьи. Но я не могу понять этого: у детей есть возможность свободно говорить на латышском с мамой, бабушкой, но они не говорят. Я спрашиваю их: "Ты кто по национальности?" Одни отвечают: "Я – латыш". Это меня радует, это очень хорошо. Другой говорит: "Я – русский". Ну и ладно, хорошо, это его выбор. Но он учит латышский, интересуется этим. Однажды он поедет в Латвию и, возможно, захочет там остаться.
Учеников у Илоны немного. Несмотря на то, что латышский включен в официальную программу, его можно выбирать так же, как и немецкий и французский в Латвии. До кабинета латышского языка, который по совместительству является школьным музеем, доходят те, кто действительно этого хочет.
— Зачем им здесь латышский?
— По-разному. Кто-то хочет вернуться в Латвию. Кто-то просто ощущает в себе латышские корни и хочет прикоснуться к языку. Я рада учить любого.
Илона – учитель-рекордсмен. До нее с 2004 года никто не оставался здесь дольше, чем на год. У Илоны уже пошел седьмой. Пару раз говорила себе и администрации: "Все. Выпускаю класс и уезжаю". Уговаривали. Оставалась.
— Почему не уехали?
— У меня был момент, когда казалось, что пора уезжать. Я даже уехала на полгода, но…
— Но?
— Но прошло время и я поняла, что нужно вернуться. Мне нравится здесь. Работа, люди. Мне все здесь нравится. Пока что я не собираюсь отсюда уезжать.
Обычно администрация выделяла приезжим учителям комнатку или квартирку. С Илоной пошли на беспрецедентный шаг: для учительницы-старожила выкупили настоящий дом, прямо в поселке. С резными наличниками и газовым отоплением.
— Вы решили здесь остаться навсегда?
— Нет! С чего вы взяли? Латвия моя родина. Я в любом случае туда вернусь.
— Хорошо, ну а когда? Через год, два, десять? Какие планы?
— У меня планов нет.
Илона непроизвольно постукивает пальцем по подбородку. Она не нервничает. Просто видно, что она действительно очень устала.
— Я устала строить планы. Зареклась планировать. Однажды я запланировала что-то глобальное – оно сорвалось. Больше не буду. Пока что я здесь и мне хорошо.
Передо мной сидит молодая красивая учительница латышского языка. Деревянный домик, в десяти минутах ходьбы от башкирской школы, стал ей в разы ближе, чем родной дом в Валмиере. Любит она родную Валмиеру. Но более нужной себя ощущает здесь. Здесь Латвия ее поддерживает: Центр Госязыка исправно платит ей за то, что она обучает башкирских латышей латышскому языку.
— Вы же молодая, красивая девушка. Клубы, кафе, тусовки – здесь же этого нет.
— И не надо.
У Илоны правда очень болит голова. Даже через стол чувствуется, что очень.
— Мне нравится быть одной. Я жила в общежитии, я участвовала в кружках. Там были люди, с которыми мне было комфортно. Но я все равно очень рада, что сейчас я нахожусь здесь. Одна. Я скучаю по родным и друзьям, разумеется. Но мне – хорошо.
— А желания "оторваться" нет?
Заканчиваем интервью. Вручаем Илоне подарки от Латышского общества – стопку книг, которые мы стойко везли из Риги и едва не потеряли вместе с чемоданом Робертса. Илона оживляется, листает с интересом.
— Не хватает книг?
— Хватает. Все учебные пособия предоставляет Латвия. Но лишними не будут, разумеется. Книга – лучший подарок.
Вместе идем в школьную столовую. Там уже накрыт стол. Не пафосный – "под гостей" — домашний и уютный. Илона уходит домой. Мы обещаем зайти, как закончим. Робертс, как на иголках, еле выдерживает рамки приличия, после чего срывается фотографировать село. Его можно понять: где ни встань – картина Левитана. Еле отловили.
Наконец, все. Все замерзли, Робертс замотался. Очень хочется домой: перекладывать впечатления в буквы. Заранее страшно представить, как это получится. Уже сели, уже поехали. Вспомнили, что обещали заехать к Илоне. Все понимаем, что нужны ей как рыбе зонтик, но – обещали. Тормозим у симпатичного домика на пригорке, заходим без стука.
— Проходите, не разувайтесь! — Илона улыбается. — На улице сухо.
Заходим. Избушка внутри выглядит как типичная девчачья комната. Стены расписаны цветочками.
— Это мои ученицы расписали. Они очень хорошо рисуют. В выходные пришли и нарисовали.
Илона сидит за столом. Обыкновенная латышская девушка из провинции. Хотя что такое латышская провинция в стране, где все исчисляется тысячами километров. Раньше было несколько школ, в которых наши учителя из Латвии работали по программе. Потом все сокращалось, менялось. Сейчас получилось так, что Илона – единственный преподаватель латышского языка, работающий за рубежом на окладе. В мире таких больше нет.
— А вы понимаете, что вы – единственная и неповторимая?
Илона смеется. У нее это очень красиво получается.
— Получается, что так. Но я не специально.
Поговорили еще немного, уже не под запись. Собрались, вышли. Когда уже садились в машину, Робертс сорвался:
— Я хочу домик сфотографировать. На улице Гагарина.
— Вот бы она еще в окошко выглянула, для пущей красоты.
Робертс оборачивается ко мне:
— Если ты посодействуешь, я буду очень благодарен.
Опять открываю калитку, иду к окну. Там горит свет, никого не видно. Громко стучу в окно и отпрыгиваю в сторону. Робертс стоит с фотоаппаратом, как Шарик с ружьем. Через полминуты занавеска отодвигается:
— Вы что-то здесь забыли?..
Илона видит всю постановку, улыбается. Робертс щелкает затвором фотоаппарата, я извиняюсь за беспокойство. Окно закрывается, мы садимся в машину, уезжаем.
Мы тут ничего не забыли. И постараемся не забыть.
Такое не забывается.
