РИГА, 1 окт — Sputnik, Александр Малнач. Премьера вагнеровского "Летучего голландца" возвращает к истокам Латвийской Национальной оперы (ЛНО). Но дирекция промахнулась с выбором проводника, взяв в постановщики Виестура Кайриша. Оперу о вечном скитальце и деве, что снимает проклятие бессмертия ценой собственной жизни, спасает от провала только самопожертвование музыкантов: оркестра, хора и солистов.
Рига — второй город в мире, где публике был представлен "Летучий голландец" Вагнера, первая из десяти опер, признаваемых самим композитором. Второго января 1843 года автор продирижировал премьерой в Дрездене, а уже 22 мая "Голландца" поставили в Рижском городском театре, который в то время помещался на Королевской улице и еще помнил самого Вагнера, служившего в нем пару лет капельмейстером.
Говорят, именно впечатления от бури, настигшей парусник, на котором летом 1839 года отплыл из Риги двадцатишестилетний композитор, спасаясь бегством от кредиторов, явились импульсом для создания "Летучего голландца".
Известно также, что с постановки "Голландца" начинала латышская оперная труппа, ставшая основой Латвийской Национальной оперы. Пятнадцатого октября 1918 года премьера вагнеровской оперы на латышском языке прошла во Втором городском, некогда русском театре. Безусловно, "Летучий голландец" как нельзя лучше подходит для открытия и первого, и сотого театрального сезона. Музыкальное великолепие и драматическая насыщенность этого произведения — залог его не убывающей с годами притягательности для публики. Но это присказка, а вот сказки не получилось. Кайриш совсем не умеет их рассказывать. Из четырех виденных мною оперных постановок этого режиссера "Голландец" — слабейшая.
Либретто "Летучего голландца", созданное самим Вагнером на основе древней легенды, как та изложена у Гейне в "Мемуарах господина фон Шнабелевопского" (1834), отличается простотой фабулы, ясностью образов. Оно проникнуто духом волшебства, романтики и мистики. Надо было постараться, чтобы изъять из него все зрелищное, действенное и поэтическое. Но Кайриш совершил этот титанический труд, не пощадив ни исполнителей, ни зрителей. Это тем более странно, потому что современная техника позволяет создать на театральной сцене любую иллюзию. Очевидно, Кайришу это чуждо, он не спец по части театральной магии.
Кайришу и сцена-то не нужна. Сцену, при помощи супругов Дзудзило, он обкорнал по горизонтали и вертикали. Поднимается занавес, и перед зрителями от пола до потолка вырастает серо-голубой выгнутый полуэллипс, поверхность которого поделена на одинаковые прямоугольники — ни дать ни взять парусник, доведенный до абсурда голой... схемы.
А на том, что осталось от сцены, стоят по четыре в ряд с проходом посередине школьные стулья — ни дать ни взять пассажирский лайнер, только вместо пассажиров матросы в офицерской форме, но не морской, а летной, такого же серо-голубого цвета, что и задник. Это корабль и команда норвежца Даланда.
Потом к нему подплывает (подлетает) "Летучий голландец" (поворот круга на 120 градусов), идентичный судну Даланда, только с другим капитаном на борту и другой командой, одетой точно так же, но с выбеленными лицами и темными кругами вокруг глаз — ни дать ни взять покойники.
Логика Кайриша "анекдотично" проста: раз "летучий", значит, самолет; раз "голландец", значит, Boeing 777, начиненный мертвецами.
И такой же полуэллипс, только вогнутый, представляет собой сцена уютного (по либретто) домика Даланда (поворот круга еще на 120 градусов), где дожидается возвращения отца юная Зента (в русской традиции — Сента), ее кормилица Мария и подруги, занятые прядением, дабы скоротать томительное ожидание. Но кто, скажите на милость, нынче прядет? Нет, они без передышки заводят ручные часики — убивают время. И это почти все, что нужно знать о сценографии и режиссуре кайришского "Летучего голландца".
Где, на каком севере Кайриш застудил свои чувства, в каких снегах напрочь отморозил воображение, я не знаю. Наверное, режиссер не наигрался как следует с вогнутыми и выгнутыми плоскостями до потолка, застряв в узком дверном проеме где-то на постановке "Короля Лира" (2017) в Рижском русском театре им. М. Чехова. Дверные проемы (тоже узкие, да еще и глухие по большей части) он также внес в сценографию "Летучего голландца". И с оглядкой на свою же "Валентину" (2014), снабдил ее (сценографию) люком, из которого в самый неподходящий момент, как черт из табакерки (подобно красноармейцу в "Валентине"), вылезает Эрик, вооруженный (как и красноармеец в "Валентине") ружьем, только без красного знамени, зато с убитой чайкой-переростком (в третьем акте с буревестником) в свободной руке. И серо-голубой цвет уже был у Кайриша — в "Виллисах" (2015), и там же — обрезанная до размеров променада сцена.
Похоже, Кайриш тащится по замкнутому кругу и получает удовольствие от собственных "находок" прошлых лет. Хотя именно во вращениях сценического круга можно усмотреть важный элемент режиссерской концепции спектакля. Во-первых, минуло (apritēja – прошло, обернулось по-латышски) очередные семь лет, как Голландец скитается по волнам. Во-вторых, матросы-летчики с кораблей Даланда и Голландца не случайно похожи друг на друга как две капли воды: один неверный поворот штурвала, и судно тонет, живые гибнут. Кайришу так полюбилась идея потенциальных мертвецов, что он в восхитительной по мысли Вагнера массовой сцене из третьего акта выводит женский хор поголовно брюхатый мертвецами (когда только успели?). И именно к плодам во чревах жен и подруг обращаются матросы-летчики ("майки-алкоголички" режиссеру милее тельняшек) Даланда со словами: "Вы, девушки, оставьте мертвецов в покое!" А девушки, поглаживая вздутые животы, им вторят: "Кажется, они умерли: они не пьют, не поют".
Смерти (и в ней покоя) Кайриш алчет, что его Голландец. Историю о безнадежных поисках и обретении идеала — вечной верности, "самой прекрасной женской добродетели" — он переиначивает в историю женщины, обреченной на жертву, в повесть о женщине, ищущей смерти, выбирающей из двух зол большее. Ведь Эрик, ее земной возлюбленный, тоже состоит в интимных отношениях со смертью. Только он ее не призывает, подобно Голландцу, но сеет. Эрик — охотник, он убийца. Он всюду таскает с собой трупы убитых им птиц, покушается то на самоубийство (носком сапога пытается нажать на курок ружья; "скажите государю, что сапог перед самострелом снимать надо и нажимать курок большим пальцем ноги"), то на убийство Зенты (замахивается на нее стулом). В итоге Эрик и стал причиной ее трагического ухода.
И хотя у Вагнера развязка решена чуть иначе, я не против такой трактовки, не против смерти, стоящей за каждой из сторон этого любовного треугольника. Я против смертной скуки в театре. Все жанры хороши, кроме скучного, сказал мудрец.
К этому надо добавить, что "Летучий голландец" Кайриша идет без антрактов. Эту задумку Вагнера режиссер счел нужным воплотить в жизнь, наверное, для того, чтобы добить публику, чтобы та не только сострадала героям, но и буквально страдала вместе с ними. Ведь в течение двух с половиной часов на сцене практически ничего не происходит: встали, сели, встали, сели; хор спит вповалку, загромождая своими телами авансцену, солисты поют, уставившись в затылок партнеру, а если и смотрят друг другу в глаза, то из противоположных углов того, что осталось от сцены. Я и сам когда-то баловался игрой с одноименно заряженными магнитами, но заниматься этим два часа кряду способен только ненормальный.
"Это бесчеловечно!" - были первые слова, услышанные мной по выходе на свободу. А ведь на премьере пел первый состав, который только и предотвратил провал спектакля.
Но то были Эгил Силиньш (Голландец) и Вида Микневичуте (Зента), дополненные прекрасным эстонским басом Айном Ангером (Даланд). Все трое были великолепны. Неудивительно, что для Силиньша это девятнадцатая постановка этой оперы Вагнера. Его бас-баритон, кажется, идеально подходит для исполнения партии Голландца. Ему веришь, невзирая на происки Кайриша.
Сильный и красивый голос Микневичуте, ровный во всех регистрах, с утонченным пиано и уверенным форте, как будто набирал потенциал по ходу спектакля. Она творила чудеса вокала, хотя и ей пришлось неприятно форсировать звук в сцене помолвки. Не знаю, чья тут вина, певицы или дирижера — Мартиньш Озолиньш, бывает, увлекается за дирижерским пультом, но эта досадная помарка не затмила главного — духовной красоты Зенты, воплощенной в упоительном пении Виды. Мне кажется, вопреки Кайришу.
Ангер вокально и актерски отстоял доброе имя Даланда, который суть трагикомический персонаж — отец, ослепленный желанием найти для дочери жениха побогаче. На предпремьерной пресс-конференции Ангер убеждал журналистов, что Даланда оклеветали, что ему напрасно приписывают продажу дочери: кто же откажется обеспечить счастье любимого чада? И музыка Вагнера — легкая, игривая, почти опереточная, когда ликует и торопится с помолвкой отец Зенты, свидетельство ангеровой правоты. Но и встреча с "Летучим голландцем" для Даланда неслучайна. Брошенная сгоряча фраза ("Кто вверяет себя ветру, тот ищет милосердия у сатаны") не остается для него без ответа и последствий.
Американский тенор Корби Уэлч в партии Эрика меня не впечатлил, впрочем, как и в партии Тангейзера в одноименной постановке ЛНО 2017 года. Как и тогда, я отдаю предпочтение нашему Андрсу Лудвигсу, который был по-детски наивен и смешон в образе Эрика (он пел во втором составе), но не до такой степени, как Уэлч. В Лудвигсе есть актерский темперамент, что вкупе с присущей Андрису мягкостью характера придает его героям какую-то особенную трогательность, кого бы он ни пел – Пинкертона, Хозе, Тангейзера или Эрика. Жаль только, что его красивому голосу не хватает силы и свободы дыхания.
То же самое скажу о Рихарде Мачановском, несомненный актерский талант которого не спасает в партиях ни по возрасту, ни по голосу ему не подходящих. В роли Летучего Голландца Мачановский вполне убедительным не был, как и его партнерша из Швеции Лине Карлсон в роли Зенты. Эти партии, мне кажется, им не по плечу.
Короче говоря, со вторым составом "Летучий голландец" ЛНО не имеет шансов. Здесь интерес представляют только превосходные (по музыке и вокалу) хоровые сцены, и одиннадцатиминутная увертюра — единственное, чего не коснулось тлетворное влияние Кайриша. Здесь он ограничился строгим учетом фаз музыкального развития (насчитал VII). И на том спасибо.
На пресс-конференции перед премьерой Кайриш говорил о том, как бы он хотел приучить латвийского русскоязычного зрителя, "слишком уж пристрастившегося к традиционному в плане вкуса коммерческому, гламурному театру", к современному европейскому театру.
"Зная специфику русскоязычной аудитории Латвии, это тоже в некотором смысле политический жест — влиять на направление театра, которое у нас, как и у всего государства, все-таки западное. И я с радостью иду в этом направлении с нашими русскоязычными", - заявил Кайриш.
Не знаю, как вам, а мне с Кайришем не пути. Думаю, что искусству тоже. Ведь у искусства больше воли к жизни, чем у Зенты.
