С утра проснулись под сибирскую оттепель. Минус пять, с неба медленно, но уверенно падает снег. Наших вчерашних следов уже почти не видно – сыпало всю ночь.
Зато дорога уже расчищена: Сергей постарался. Он еще и снегоочиститель.
Постоянная связь с внешним миром у района была установлена в начале нулевых. Тогда через Иртыш был перекинут новый мост. До этого летом переправлялись на пароме, зимой – по льду. По весне – не добирались.
— Машины через реку всю зиму шли. В объезд получался крюк несколько сотен километров. Вот и ехали до последнего. Точнее, до первого.
— ?
— До первого утопленника. Как только первая машина под лед уходила, так понимали, что лед уже хрупкий.
Вот такой метод тыка.
— Давайте я вам клуб покажу, музей.
— А может, давайте по возвращении? Мы хотим засветло покататься.
— Музей нужно засветло.
— ?
— Да там просто света нет.
Музей Бобровки – здание старой школы. Прялки, предметы быта, письма, фотографии. Маленький этнографический музей. Здание не отапливается: туристов зимой нет, а местные и так все помнят. В музее холодно. На снимках история поселка и его жителей. В следующем году Бобровке – 120. Есть что рассказать. На столе у входа – гостевая книга. Несколько десятков записей. Часть на русском, часть – на латышском. Хочу написать несколько добрых слов от себя – не получается. Ручка замерзла. Обещаем перед отъездом зайти со своей.
Переходим в деревенский клуб. Большой деревянный сруб, несколько помещений, настольные игры, фотографии, плакаты. В конце – актовый зал. Галина — главная по клубу. Наполовину латышка, по маме. Мама живет в Курляно-Дубовке. Двенадцать километров от Бобровки.
— Мы как раз собирались туда съездить. Может, составите нам компанию?
— Поехали, конечно. Заодно к маме в гости зайдем.
Идем к машине.
— Валь, ты понимаешь, что мы сейчас познакомились с девушкой в клубе и едем в соседнее село?
— Ничего не меняется.
Три дома, три настроения
Снег продолжает падать, но дороги расчищены. За бортом – минус три. Сибирские морозы нас пока не поймали. Даже обидно. Нечего будет рассказать. Въезжаем в Курляно-Дубовку. Как и в Бобровке, улица одна. В Бобровке она называется Центральная, тут – Мира. Поперечные улицы называют по имени владельца углового дома. Мысленно решаем назвать наше место ночевки – дом на окраине – "Наивный тупичок".
— Давайте сначала к маме заедем, поздороваемся.
По плану у нас были Зелма и Зина, но случайных встреч тут не бывает.
— Давайте заедем, конечно.
Заходим в дом, нас чуть не сносит ураганом энтузиазма, гостеприимства и бессмертного арго. Людмила Владимировна постоянно вставляет в речь крепкое слово, но уши от этого не вянут, а расцветают. Редкий случай, когда человек так филигранно владеет обратной стороной великого и могучего русского языка.
— Я понять не могу – что у вас там происходит? Русские с латышами лаются, Россию боятся, на Украине черте что. Вот мы живем: русские, латыши, эстонцы, татары. Все вместе живем, никто не ругается. По пьянке если поссорились, морду друг другу набили, утром опять друзья. А у вас что? Все не как у людей…. Ой, – Людмила Владимировна спохватывается, — давайте по пять капель. За дружбу.
Пять капель за пять минут превращаются в настоящее сельское застолье. Хозяйка с дочкой юрко сигают в подпол, и стол скрывается под различными домашними соленьями. Как два восклицательных знака, возвышаются бутылки.
— Вы на этикетки не смотрите. Что я, дура, покупать в магазине, травиться. В магазине у нас пойло один раз покупают. Для тары. А это все сама сделала. Не отравитесь.
Людмила наливает по первой. На Робертса смотрит косо, с обидой. Несколько раз пытается убедить выпить. Робертс непреклонен.
— В Латвии были когда-нибудь?
— Ездила, конечно.
— И как?
— Да никак. Латвия и Латвия. Маленькое у вас там все.
— А к корням не тянет? Переехать не хотели?
— Да что я там забыла? Какие корни? Тут моя родина. Я как про Латвию вашу слушаю, так у вас там кризис, безработица. В Москве тоже кризис. А какой кризис? У нас вон: земли – бери не хочу. Сажай картошку, овес – только работай! Голодным не останешься. Серега (Ольгин муж) пятьсот гектаров обрабатывает. Сам работает, людям работу дает. То, что не все хотят, спиваются – так это их проблемы. Работа есть, еда есть, жилье есть. Кризиса нет. А вы говорите – Латвия…
Прощаемся, выходим на улицу с Галиной.
— А дом Зельды далеко? Мы, может, пешком пройдем.
— Далеко. Почти конец деревни. Давайте на машине.
Садимся, проезжаем метров 800.
— Все, стоп. Приехали.
Заходим в дом. Зельду Ивановну предупредили, что приедут журналисты из Латвии. Перед ней – два бородатых мужика и один я: не бородатый, но латыш, мягко говоря, с натяжкой.
— А кто из вас латыш? – растерянно.
— Вот! – гордо тыкаю в Робертса, — самый чистокровный.
Зельда тоже здесь с рождения. Родина у нее здесь. Но Латвия все равно держит.
— Были в Латвии? – стандартный вопрос.
— Была, конечно.
— И как ощущения?
— Странные. Ощущение, как будто она тянет меня к себе. Шепчет, зовет. Неспокойно. По-хорошему так неспокойно. Видимо, есть все-таки какая-то связь.
С четырех лет она поет. Сначала пела в колхозе, для мамы и маминых коллег. Потом для себя. Сегодня участвует в районных и областных концертах.
— Нам споете?
Хозяйка дома задумывается, замолкает. Вдыхает и начинает петь на латышском. Красивый, чистый, молодой голос. Песня о несчастной любви на берегу Даугавы. Это ее песня. Она написала ее сама. Единственная песня, написанная на латышском языке. Есть еще несколько десятков: про маму, про семью, про деревню. Но уже на русском.
Третий дом. Зинаида Ивановна. Тихая, задумчивая – очень непохожая на обитательниц предыдущих двух домов. Разговаривает тоже тихо. Редкий случай: в доме даже нет животных. Мы уже привыкли, что почти у каждого живет по несколько кошек или собак. Здесь никого.
— Муж умер уже давно. Дети разъехались. Живу одна, привыкла к тишине, покою.
— Ну а почему кошку не заведете? Хоть какая-то жизнь в доме.
— А зачем? Она бегать будет, крутиться. Нет, мне в тишине привычнее.
В Латвии Зина не была и не хочет. Зачем? Она чувствует себя абсолютно комфортно здесь. Через два дня у нее день рождения.
— Как будете праздновать?
— Да никак. Может, подруга какая зайдет.
Поговорили еще немного, попрощались, уехали. За окном уже темно. Световой день здесь очень короткий. Заезжаем в магазин за сигаретами – еще двадцать километров, – возвращаемся домой, собираться. Рано с утра стартуем назад, в Омск. Путешествие продолжается.
С утра встаем, пишем слова благодарности в гостевой книге. Каждый от себя. Робертс по-латышски, мы – по-русски. Загружаем чемоданы в машину, готовимся ехать.
— Сергей, а можно где-то кедровых шишек набрать?
— Так, а чего их набирать? Я вам нагружу сейчас.
Забегает в дом, выходит с увесистым мешком:
— Хватит вам? Это отборные.
Прощаемся, садимся в машину. По заметенной дороге выезжаем на трассу. Завтра в Бобровке будет уже —30. Опять мы сбежали от сибирской зимы.
Всю дорогу до Омска ковыряю кедровую шишку и думаю, каким бы ветром занестись сюда еще раз.
