РИГА, 17 окт — Sputnik, Александр Малнач. Программа фестиваля "Золотая Маска в Латвии 2019" включает сразу два спектакля Константина Богомолова. Мне посчастливилось увидеть одни из них — "Слава". Этой пьесой Виктора Гусева в 2018 году открылся 101-й сезон Большого драматического театра им. Товстоногова.
В Латвии спектакль покажут в рижском театре "Дайлес". Я смотрел его на родной сцене, в БДТ. Смотрел с первого ряда, находясь у самого подножия той поэтической громады, что грозила обрушить на зрителей каменную лавину, но не устояла перед человеком, сделалась пьедесталом подвигу. "Слава" — пьеса в стихах.
Когда сидишь так близко от сцены, невольно попадаешь в гравитационное поле спектакля. Лично у меня не было ни малейшего шанса устоять перед силой притяжения богомоловской "Славы". Моя тема. Режиссер воздвиг на сцене настоящий пик Коммунизма. Не скрою, я взирал на эту вершину с восхищением.
А многих она отпугнула. Из рецензий (вплоть до стихотворных) на "Славу" Богомолова можно составить брошюру, где в каждой второй статье читается, по меньшей мере, недоумение. Богомолов удивил всех: и друзей, и недругов, не знаю даже, кого из них больше.
Если коротко и без стеба, в пьесе Гусева "Слава" показан конфликт между двумя типами героизма — подвига, сознающего себя таковым, подвига "ради славы", и подвига уклончивого, подвига "ради жизни на земле". Эти два типа подвига представлены в образах (хорошее слово "образ", с явным религиозным подтекстом) двух товарищей. Два друга, два инженера-подрывника — Николай Маяк и Василий Мотыльков.
Вечерняя Москва. Цветет сирень. На скамейке в парке Мотыльков неловко объясняется в любви летчице Лене Медведевой (ангел и подрывник). В этот момент с (не)доброй вестью о близящейся катастрофе, лавине, которая может накрыть недавно отстроенную на склоне горы Азау ГЭС им. Первомая и поселок при ней, появляется Маяк. Он почти опьянен предчувствием славы — он остановит лавину, пусть даже ценой собственной жизни ("О нем будут петь в санаториях Крыма...").
Не то Мотыльков. Он слишком трезво оценивает обстановку, чем еще больше, нежели рыхлостью своего признания в любви, разочаровывает Лену. Такая завязка. Но в бой с лавиной посылают не Маяка, а Мотылькова и, кажется, конец дружбе, конец любви...
А Мотыльков едва успевает проститься с матерью. В день ее рожденья он идет (летит) навстречу гибели. Марья Петровна ждет сыновей, но получает от них лишь телеграммы. И даже дочь убегает в кино с почтальоном. Боль от невнимания со стороны детей ("Господи, запрети почтальонам на глазах уводить дочерей!") сменяется тревогой за одного из них — Василия, отправленного выполнять "опасное задание".
Внешне несложная, но мастерски закрученная и искусно разработанная в духе советского романтизма, а значит вполне себе универсальная, интрига. Отличные стихи:
"Ильич не дожил. / Мы увенчали станцию статуей Ильича".
Не всем по вкусу. А, по-моему, хорошо. "Хорошо!".
Кто поспорит с Виктором Гусевым, кроме Владимира Маяковского? С кем поспорит Гусев, кроме Маяковского? В "Славе" Гусев Маяковского неявно оспаривает. Разве Николай Маяк в пьесе не "обрезанный" Маяковский? "Светить всегда, светить везде..." Тут и стихи с подвохом:
Жизнь, ты всегда — револьвер у виска.
Он весел, он деятель, он работник,
Но смерть упадает, как с крыши доска,
Летит, как собака из подворотни.
Говорят, у Гусева с Маяковским что-то было. Маяковский хвалил 18-летнего поэта, но странною хвалою — отмечал хорошие форму и слог, но упрекал за недостаток жизненного опыта. А по первой поэтической книге Гусева "Поход вещей" (1929) еще живой классик советской литературы дал залп из главного калибра. "Декаданс, упадничество, грошовый романтизм, давно выкинутый из арсенала революционной поэзии", - отозвался Маяковский об одном из включенных в книгу стихотворений. И, говорят, это лишь часть цитаты.
Жизнь по-своему уравняла поэтов. Один застрелился, не дожив трех месяцев до 37-летия, другой умер от гипертонического кризиса, недели не дотянув до 35-летия. Размышления Гусева о жизни и смерти, а их немало в "Славе", не голая фраза. Потомки же предпочли Маяковского. Гусева постарались забыть. И на это должны быть свои причины.
"Палитра Гусева оказалась слишком светла, чиста и благородна для времен, начавшихся в 1950—1960-е годы, - писал в начале 2000-х один философ, - неуклюжая переоценка ценностей, ударившая по социалистическим идеалам, связанный с ней рост мещанских, потребительских настроений, вещизма..."
По-видимому, Маяковский с его любовью к Лиле Брик, автомобилям, загранице и решительным разрывом с делом революции (его посмертная записка та же фига в кармане) оказался ближе либеральной советской и антисоветской интеллигенции. А Гусева и сегодня протаскивают контрабандой, стараются подложить фигу в карман.
Вот и афиша спектакля на сайте БДТ снабжена цитатой из интервью Богомолова: "Пьеса пафосно называется "Слава", но она сама несет разрушение этого пафоса. Гусев использует идеологические формы, чтобы пропагандировать вполне гуманистические идеи: что страх легитимен, что человеку позволено бояться погибнуть, что не надо лезть на амбразуру. Это антимилитаристская идеология строительства спокойной мирной жизни. В пьесе проигрывает тот герой, который готов идти на жертву. Гусев сумел удивительным образом встроившись в сталинистские формы, маскируя свои истории этими марксистскими максимами, продвигать совершенно другие мысли, чувства и настроения".
Но если кто-то здесь что-то и маскирует, то это сам Богомолов. Многим трудно примириться с мыслью, что сталинизм и гуманизм две вещи вполне совместны. Оно и понятно, но в данном случае не криминально. Свое дело режиссер сделал на славу.
"Слава" Богомолова" впечатляет. Прежде всего, подбором и игрой актеров. На мой взгляд, предложенная им и усвоенная ими манера декламации органично связана с текстом и убедительно воссоздает умонастроение и характер эпохи, в которую тот был создан.
Гусев был "поэтом времени молодого", времени максималистов с его сдержанным, а порой и безудержным пафосом созидательного — даже в разрушении — творчества. "Слава" Гусева/Богомолова и утверждает этот пафос, как бы не отнекивался в интервью режиссер.
Соблюдая должную меру стилизации, Богомолов и актеры БДТ избегают наигрыша и фальши. Лично мне ничто не мешало воспринимать послание Гусева, следить за диалектическим развитием его поэтической мысли, ничто не вызывало протеста. Иные стилистические отступления Богомолова только украшают спектакль. Например, почтальон, зазывает сестру Мотылькова на свидание таким томным "Наташа́", что сразу понимаешь: вот в ком бьется "сексуальный пульс этой общаги". И на здоровье!
Поначалу смущало использование микрофонов, но этот прием позволяет театральной мистерии охватить разом все сферы, переходя от сугубой интимности к общественной и всечеловеческой значимости, поднимаясь от земной и будничной прозы до космических и горних высот, от предельной объектности до божественного откровения.
Того же эффекта Богомолов достигает, применяя видеосъемку и давая крупные планы персонажей в ином ракурсе, чем видит их зритель, каждый со своего места. Этот поворот, то на 30, а то и на 90 градусов, обеспечивает намного более объемное видение, видение насквозь, вглубь и в ширь. Словно открывается третий глаз. А всему происходящему сообщается особая приподнятость и даже монументальность. Завораживающее зрелище.
Занятые в спектакле актеры — Нина Усатова (мать Мотылькова), Валерий Дегтярь (сам Мотыльков), Анатолий Петров (Николай Маяк), Александра Куликова (Лена Медведева), Дмитрий Воробьев (ее отец, артист Медведев), Василий Реутов (начальник института), Геннадий Блинов (почтальон) и другие — заслуживают самых высоких похвал.
Сдается мне, что в "Славе" Гусева/Богомолова нет второстепенных персонажей. Здесь все главные, все герои, каждый на своем месте. В этом тоже являет себя великая идея, заложенная и на краткий исторический миг воплощенная Великим Октябрем. И это очень остро почувствовали оппоненты Октября. Неслучайно вцепились они в сцену, которая выражает квинтэссенцию советского строя.
"Мама, Сталин к тебе подойдет, / Не растеряешься? Не подведешь?", - спрашивает Мотыльков, когда в финале всю семью приглашают в Кремль. "Что ты, Вася! / Мы же люди одной породы, / Вместе шли сквозь проклятую ночь. / Сталин — сын трудового народа, / А я — трудового народа дочь", - отвечает мать. И я ей верю.
Я верю ей и тогда, когда она, мать четверых сыновей, узнав, что один из них вероятно погиб при подрыве лавины, говорит о неминуемой, совсем уже близкой войне: "Если подходят враги к рубежу, / Я вам сама белье постираю...". Да, я верю Марье Петровне и Нине Усатовой. Верю им обеим, верю их сдержанности ("Последнее слово не залью слезами") и слезе, набухшей под очками и медленно скатившейся по щеке матери и актрисы.
Со слезою трудно спорить, ее нельзя опровергнуть. Богомолов и не пытается. Невозможно опровергнуть сбывшееся пророчество. Пророчество славы. А всякое сбывшееся пророчество поражает навылет — восторгом одних, ужасом других.
Не только Марью Петровну/Усатову, Богомолову удалось подчеркнуть и высветить каждого. У каждого есть свои несколько минут славы, свой звездный эпизод и монолог. Я восхищался собранностью, внутренним настроем актеров, слаженностью их игры при соблюдении некоторой как бы документальной сухости, неофициальной подтянутости, вызывающих из глубины подсознания полузабытый вкус той эпохи. Все вместе и каждый в отдельности они убеждали меня в подлинности и искренности чувств и переживаний, побуждали переживать меня самого.
Почему на роль протагониста и антагониста Богомолов назначил немолодых актеров, я со всей определенностью сказать затрудняюсь. Однако тем, кто сегодня носит в себе пережитки этики и эстетики советского времени как раз за 50. Или это просто ответ постановщика на реплику, обращенную к Васе Мотылькову: "Ужель твоя молодость улетела?". Не знаю.
Но пусть даже это останется капризом режиссера, борозды Дегтярь и Петров не портят. Зато другой каприз стал, быть может, самым важным залогом успеха "Славы".
Поручив роль профессора Черных народной артистке России Елене Поповой, Богомолов словно шагнул в космос. Выразительные фактура и голос Поповой, продолжу я свое сравнение, выводят "Славу" на околоземную орбиту, в какое-то не имеющее пределов пространство. Недаром спектакль начинается видом звездного неба.
Этот запуск Богомолову удался. В "Славе" он показал себя режиссером почти безупречного вкуса.
Что бы ни говорил Богомолов, он не пошел против буквы и духа произведения, за которое взялся. "Слава" так многомерна и многозначна, что нет нужды обременять ее сценическое воплощение добавочными иронией и сарказмом, пьесе и без того имманентно присущими, начиная с ремарки "Представитель власти исчез. / Какое счастье!" (о милиционере), продолжая профессорским "Я не дискутирую с пациентами. / Я их режу", его же "То, что в одних условиях веник, / В других условиях — цветы", и завершая заголовком "Пленум семьи" от начинающего репортера.
Нет, Гусев не устарел. Это мы постарели. Гусев отделал и отполировал "Славу" до блеска. Богомолов смахнул с нее пыль забвения.
Премьера "Славы" состоялась в 1936 году именно на сцене БДТ. К 1939 году пьеса с неизменным аншлагом была сыграна 209 раз, установив рекорд: на тот момент ни один спектакль БДТ не пользовался таким успехом. "Слава" обошла почти все театры и самодеятельные коллективы Советского Союза.
Богомолов вернул "Славу" на сцену БДТ, дабы отметить столетие театра. Неслучайно, в сценографии и художественном оформлении спектакля (Лариса Ломакина, браво!) читается отсылка к постановке 1936 года, какой мы знаем ее по фотографиям.
Надеюсь, новая "Слава" БДТ побьет свой прежний рекорд. Богомолов вернул должное Виктору Гусеву. Нам следует воздать должное Константину Богомолову.
