РИГА, 5 апр — Sputnik, Александр Малнач. В рамках цикла "Московская премьера в Риге" Дом Москвы показал новый фильм Юрия Быкова "Завод". Картину зрителям представил народный артист Российской Федерации Андрей Смоляков, исполнитель одной из трех главных ролей.
От уже посмотревших картину слышал, что "Завод" — тяжелый фильм. Смоляков тоже назвал картину "очень хорошей, но очень тяжелой". Он вообще неплохо говорил, но еще красноречивее показалось мне его умолчание. Так, перечисляя лучшие фильмы Быкова, актер почему-то не назвал сериал "Спящие", предшествовавший "Заводу".
За сериал "Спящие" Быков подвергся суровой критике "либеральной общественности". Обоснованность этой критики будто бы подтверждалась демаршем самого Быкова. Режиссер расписался в "предательстве всего прогрессивного поколения, которое что-то хотело изменить".
Быков обвинил сам себя в "недостаточной точности".
"Желание внести свой вклад против "оранжевой революции" в стране, основанное на патриотизме, — цель похвальная, но напрочь архаичная. Люди все-таки должны протестовать и требовать справедливости, иначе не будет перемен", — написал он.
Многие, я знаю, переживали за режиссера, боялись, что тот не выдержит давления, сломается, уйдет в запой и из кино. А Быков ушел в работу и снял "Завод", в котором продолжил развивать тему... "Спящих". Для меня внутренняя связь, преемственность этих работ очевидна. И обеим, если хотите, можно предъявить претензии сценарного порядка, но пусть этим занимаются кинокритики. Я принимаю правила игры, предложенные автором, и буду исходить из того, что увидел, а не должен был бы увидеть, по мнению киноведов.
"Люди все-таки должны протестовать и требовать справедливости, иначе не будет перемен", — сказал Быков. И сделал картину про "протест" и "требование справедливости" на панельном заводе.
По сценарию, завод действует в области N и находится на огромном пустыре в шести километрах от города, где все другие предприятия уже встали или сокращают производство. Однако интерьерные съемки велись в Москве, в арматурном и панельном цехах одного из настоящих московских заводов, где производятся панели аэродромного покрытия. Их делают по технологии, не менявшейся по крайней мере с середины 80-х годов прошлого века, когда я там работал: те же самые станки, те же закладные детали и арматура, те же формы, тот же конвейер и те же далекие от курортных, казавшиеся мне нечеловеческими, условия труда. Помню, как этим тогда козыряли пропагандисты капитализма с человеческим лицом.
Но лицо у капитализма оказалось еще более далеким от человеческого, чем условия труда на том заводе от курортных. Выяснилось, что капитализм не хочет предложить людям даже элементарного, чего-то посущественнее, чем достойные условия труда, — самой работы.
Вот и "Завод" Быкова начинается с того, что одним осенним, ненастным утром на завод приезжает хозяин — Константин Дмитриевич Калугин (Андрей Смоляков), крупнейший бизнесмен в области, чтобы сообщить рабочим, а их на предприятии триста человек, что завод закрывается за нерентабельностью и что зарплаты не будет — денег нет.
"А забастовки не боитесь?" — звучит в тишине одинокий голос протеста. "Не боюсь", — отрезает Калугин.
Так бы и разошлись ни с чем эти люди, как разошелся за последние двадцать восемь лет не один трудовой коллектив на просторах бывшего СССР, если бы не Седой (Денис Шведов), работник арматурного цеха, подговоривший пятерых товарищей похитить Калугина и взять за него выкуп.
Что они за люди? Бывший зэк, брошенный женой импотент, обремененный семейством отец трех дочерей-неудачниц, одинокий пенсионер и молодой парень, привязанный к матери-наркоманке. Все как на подбор аутсайдеры. Другой работы в городе для них нет. Терять им, как говорится, нечего, "кроме своих цепей" и жизни, кому она дорога. Им, похоже, не очень.
Кто такой Седой? Следы пулевых ранений на спине и изуродованный глаз говорят о военном опыте. На работу ходит пешком, все шесть километров, летом и зимой, в жару и холод, заводским автобусом не пользуется ("Не люблю шума"), к станку становится первым. Ответственный? Передовой? Живет один, ночами страдает от диких болей — контузия. Больной? Озлобленный?
Он сотни раз проходил эти шесть километров от дома до проходной и обратно. Он знает эту дорогу. И, да, он вынашивал, буквально вышагивал план мести, сотни раз прокручивая его в голове. Поэтому поначалу предложенный им и поддержанный подельниками план срабатывает почти без осечек. Калугина взяли на дороге, привезли в цех, заперли в подсобке, он покорно позвонил помощнику Антону (Владислав Абашин), приказал привезти деньги, Антон взял из сейфа требуемую сумму (деньги-то есть!), сложил в рюкзак и приехал выкупать шефа.
Парадокс. Калугин готов шестерым бандитам отдать деньги, которых, по-видимому, хватило бы для того, чтобы расплатиться с рабочими завода. Такого рода отношения его вполне устраивают. Честный расчет — ни в какую.
Но Антон приехал не один, а вместе с группой хорошо экипированных и вооруженных охранников, которыми командует, но, похоже, без намерения устроить бойню. Да и Седой — парень не промах, крепкий орешек, видно — не шутит, к экспериментам не располагает. Но оказалось, что Седому нужны не деньги. Деньгами ("Все взять и поделить") он вовлек в дело своих товарищей по несчастью. Оказалось, что Седому нужна справедливость ("революция"), и он требует прокурора и телевидение, чтобы поведать городу и миру о преступлениях Калугина.
Я внимательно смотрел "Завод" и все ждал, когда же мне станет тяжело, когда я почувствую обещанную тяжесть фильма? Ждал, а тяжести не было. То есть были ночь, темень, проливной дождь, люди в масках и с оружием внутри, люди в бронежилетах и с оружием снаружи, тонны металла и скрежет зубовный; была стрельба, был огонь, но не было тяжести. Ее не было, пока длилось противостояние. Противоборство жестокое, может быть, заведомо неравное, но с переменным успехом и открытым финалом.
Твердость Седого, его злость, которые иные примут за бездушность, меня не смущали. Я следил за ходом его мысли, ловил каждое веское слово (в "Заводе" вообще едва ли не весь экшн и саспенс в словах, и едва не каждое слово — на вес золота) и вспоминал знаменитое путинское: "Да, для человечества это будет глобальная катастрофа, для мира будет глобальная катастрофа. Но я все-таки как гражданин России и глава российского государства тогда хочу задаться вопросом: а зачем нам такой мир, если там не будет России?"
Я знаю, что без твердости, жесткости, доходящей порой до циничной жестокости, нельзя выстоять в борьбе с Белым движением, Третьим рейхом и таким его метастазом, как Калугин. И до тех пор, пока Седой был тверд, у него оставался шанс на победу. Даже когда он остался один. Если не на победу справедливости вообще, то хотя бы над Калугиным. Но Седой дрогнул. У его механизма кончился завод. Быть может, даже совсем сломался.
Вот тогда, когда противостояние кончилось, меня накрыла непомерная тяжесть. Когда оказалось, что русские люди ("работяги") готовы пойти на насилие и убийство, нарушить закон и рискнуть жизнью ради грабежа, но не ради социального протеста в защиту своих индивидуальных и коллективных прав. Ответить грабежом на грабеж (а Калугин их грабит, оставляя без зарплаты) — это можно; протестом на грабеж — нет; проявить солидарность — нет. Парадокс.
"Вы не люди, вы — рабы!" — кинул в лицо покидающим его товарищам (и зрителям заодно) Седой.
Но не их отступничество его сломило. Не тогда завод у него кончился, когда он остался один. И не тогда, когда осознал, что система под него не прогнется ради спасения калугинской шкуры, что вся эта надстроечная махина, весь этот заводище отстроен для того, чтобы давить рабочего человека, сживать его со света за нерентабельностью.
Весь ужас положения, как его понимает и показывает Быков, в том, что пойти до конца Седому помешала человечность. Человечность русского и советского человека помешала ему пристрелить Калугина так же, как и герою климовского "Иди и смотри" сделать последний выстрел в портрет Гитлера, представшего перед его мысленным взором в образе маленького ребенка.
Вот Калугин не дрогнул бы и не дрогнул. Это очень интересный образ. Живой труп, он не боится смерти, хотя и не торопится умирать. Попав в переделку, не суетится, не лебезит и не гоношится, не нарывается. Он выжидает и прощупывает. Он знает, что время, как прежде эти люди, работает на него. Получив отпор, он не настаивает, отступает, а обнаружив слабое место, бьет без колебаний и без промаха. Ведь это не первый подобный опыт в его карьере.
Но нет ли слабого места у системы? По ходу фильма Быков заставляет зрителя не только сочувствовать работягам-бандитам (поднимите руку, сочувствующие Калугину), но и надеяться на внезапную помощь им извне или изнутри. Камера то и дело всматривается в лица представителей системы, кто из них отважится на поступок? Журналисты? Кишка тонка. Прокуратура? Нет, конечно. Менты? Тоже нет. Все схвачено и перехвачено.
Может, все же Калугин? Кудеяр ведь раскаялся. Может, и Калугин раскается, простит похитителей, проникнется их болью, вернет людей на завод, завод людям? Нет, не раскается, не вернет. Нет у него слабых мест. Выйдя сухим из воды, он говорит о человеке, которому только что влез в душу и вывернул ее наизнанку, одно только слово: "Дурачок".
И вот она сила слова. Брошенное невзначай, оно приводит к необратимым последствиям для человека, который его услышал — Антона. Надо видеть, с каким лицом тот вышел вместе с Калугиным из цеха с рюкзаком денег в руке и ошеломлением в глазах: Седой отпустил их живыми и без всякого выкупа. Его потрясло мужество и благородство этого отчаявшегося человека. Четверо остались лежать в цеху, еще один на подходе. А Калугин сказал: "Дурачок"...
Что тут случилось с Антоном? Кончился ли у него завод или, наоборот, завелся, застучал его часовой механизм, "пепел Клааса в его сердце", мы не знаем. Ведь и позывной у него соответствующий — "Туман".
Но одно мы знаем наверняка, в одностороннем порядке Антон разорвал контракт с дьяволом и выпал из числа его слуг. С завода он не уехал вместе с Калугиным, а ушел пешком, так же, как пришел на завод Седой. И как встречала Седого собака сторожа, так же проводила она Антона, восставшего раба, Герасима наших дней.
Куда приведет Антона эта дорога, мы тоже не знаем. Но едва ли он пойдет по стопам Седого. Скорее всего, Антон пойдет другим путем. По крайней мере, туман его жизни рассеялся — седой туман рассосался. И это единственное пока, что хоть как-то умаляет ощущение гнетущей тяжести от просмотра последней картины Юрия Быкова.
Жанр "Завода" обозначен как криминальная драма. Нетрудно заметить, что история России последних трех десятилетий не что иное, как большая криминальная драма. И с заводом миллионов человеческих механизмов не все в порядке. Люди выходят из строя, разрушаются раньше срока, не заводят детей, а иные из них превращаются в мины замедленного действия — того и гляди, рванет. Что делать?
Надо противостоять "оранжевой революции в стране", враждебному давлению извне под видом давления изнутри, говорит Быков своим сериалом "Спящие". "Люди все-таки должны протестовать и требовать справедливости, иначе не будет перемен", - говорит он в "Заводе". И давайте подождем, что еще скажет один из крупнейших российских режиссеров современности своим следующим фильмом под названием "Сторож"?
