Герой Джека Лондона ворчал: "Вот поживешь с мое в этой стране, сынок, тогда и узнаешь, что Рождество бывает только раз в году". Нам в Латвии повезло. У нас праздники вроде рождественско-новогодних бывают дважды в году. Зимой, как у всех, и летом, как у нас одних. Вернее, как мало у кого.
Всенародно позабыв про сон
Лиго – зеркальное отражение Нового года. Одну из самых коротких ночей в году и одну из самых длинных мы проводим примерно одинаково: в компаниях, забыв про сон и здоровый образ жизни. Общность схемы только подчеркивает различия в деталях: шампанское и пиво, оливье и тминный сыр, елка и дуб, Jingle Bells и Līgo-Līgo. Оба праздника счастливо лишены государственно-идеологической подоплеки, то есть относятся к категории не важных, а любимых.
В праздники важные происходит соблюдение официальных ритуалов: парады, речи, венки, мрачные уравновешенные лица. Но парадокс в том, что праздники безответственные и развеселые окружены гораздо большим числом ритуалов, причем участвуют в них не те, кому по должности положено, а все – поголовно и добровольно. В новогодние и "лиговские" выходные мы, предоставленные сами себе, подчиняемся строгим правилам и проявляем невиданный коллективизм. Даже едим и пьем одно и то же.
Радость новизны – это не про праздники, главная прелесть которых как раз в однообразии. Любой киношедевр при сороковом просмотре вызовет тоскливую зевоту, но простенькая "Ирония судьбы, или С легким паром!" не надоедает. Есть и у Лиго ее латвийский аналог – "Лимузин цвета белой ночи", столь же неизбежный 23 июня по телевизору, как и похмелье 24-го. У Эльдара Рязанова и Яниса Стрейча вообще много общего, включая эпоху творческого расцвета, в которую оба сняли свои "вечнозеленые" хиты: "Ирония…" – это 1975 год, "Лимузин…" – 1981-й. В затхлом тесноватом уюте эпохи позднего застоя у людей было чувство неофициозной общности – с совместными празднованиями, всеобщей любовью к одним и тем же фильмам и песням.
Ритуалов всегда больше вырабатывается в обществах закрытых и обособленных. Лиго, целиком состоящее из разнообразных традиций, – это достояние небольшой, семьсот лет проведшей под иноземной властью нации, которая вплоть до нынешней глобалистской эпохи хранит верность своим крестьянским корням как общую ценность. Лиго со всеми его традициями – один из важнейших символов этой верности.
А у нас лучше
Когда-то праздник летнего солнцестояния отмечали все занимающиеся земледелием народы, но в современной России, например, Иван Купала ассоциируется разве что с Гоголем.
В большинстве европейских стран урбанизация перевела традиции Ивановой ночи в разряд музейной этнографической экзотики. Живым и массовым праздник остался лишь на малолюдных окраинах нашей части света. Преимущественно, конечно, северных: в Финляндии на их Юханнус (Юхан – Иван, Янис) тоже не работает никто, кроме экстренных служб, для которых праздник как раз горячая пора. "Конечно, северных", потому что краткость и "белизна" северной Ивановой ночи не совсем то, что, допустим, у португальской. Хотя в Португалии праздник святого Иоанна отмечается широко и даже с кострами, но там это торжество в первую очередь религиозное, католическое. Латвия же бережно сохранила языческие традиции, то есть собственные, незаемные, еще до крестоносцев зародившиеся.
Впоследствии к этим древним культовым традициям добавились новые, культурные, сохранив тем не менее главное свойство ритуала – повторяемость. Ставить в Национальном театре ближе к Лиго "Дни портных в Силмачах" – ритуал, такой же, как крутить по телевизору "Лимузин…", поздравлять Янисов, плести дубовые венки, прыгать через костры и прочая, и прочая. Но показательно, что непременной частью этого народного, крестьянского, праздника стали те произведения рафинированного городского искусства, действие которых происходит на селе (и у Блауманиса, и у Стрейча), герои "из простых" и жанр тяготеет к сугубо фольклорному – к сказке.
"Народное" в данном случае значит именно "латышское народное". Индра Рога, режиссер-постановщик "Дней портных", рассуждала в интервью про содержащийся в пьесе "код латышскости". Ояр Рубенис, директор театра, говорил об "атмосфере латышскости". Рога утверждала, что "Дни портных" в латышском театре – это феномен, совершенно уникальный случай.
В общем, как ни крути, а все-таки Лиго – не Новый год. При всей трепетности отношения русского человека к оливье, мандаринам и Барбаре Брыльске (моя знакомая, эмигрировавшая в Барселону, заставляла мужа-каталонца смотреть "Иронию судьбы" 31 декабря). Никому не придет в голову искать в этом наш национальный код.
Лигуют и в Сибири
Легкомысленный пивной праздник с прыжками через костры и поисками цветка папоротника для латышей был способом сохранить себя как нацию – и под немецкими баронами, и под советскими парторгами (недаром та же Рога говорит о подпольном отмечании Лиго в оккупационную годину, хотя централизованного официального запрета, кажется, все-таки не было). То, что праздник не связан с историческими событиями государственной важности, не отменяет его фундаментального значения. Янис и Иван в эту ночь запивают одинаковым пивом одинаковый шашлык – но подоплека у веселья все-таки очень разная.
Да и сам праздник при всем своем принципиальном консерватизме оказался открыт для привнесенных нами новшеств. Какое отношение имеет кавказский шашлык к вековым традициям ливонского крестьянства? Да какая разница, если вкусно и под пиво отлично идет! Хоть и типичное последствие оккупации.
А все потому, что праздник живой и массовый. То, что обладает очевидной и универсальной привлекательностью (это относится и к обычаям встречи Лиго, и к шашлыку), не знает ни этнических, ни идеологических границ. Между прочим, среди русских, отмечающих этот праздник (не Ивана Купалу, а именно латышское Лиго), есть не только здешние, латвийские, но самые что ни на есть российские – сибиряки. На Урале и в Сибири имеются села, где в разное время – не только до советских депортаций, но даже до революции – оказались латыши: и ссыльные, и добровольно переселившиеся при Столыпине. Так вот, там, в тысячах километрах от Латвии, в ночь на 24 июня тоже не спят. Все, независимо от национальности и родословной. Потому что один аполитичный и всенародный праздник в году – это хорошо, а два – лучше.
