Перегон Омск — Ачинск. Очередной прыжок на 1300 километров. Мы привычно загружаемся в поезд и едем дальше. В нас уже не видят чужаков, хотя от родины нас отделяет пять часов разницы во времени и почти пять тысяч километров.
— Ребята, через 50 минут — Ачинск. Сдаем белье.
Утро. Сонный проводник. Безропотно сдаем нераспакованное белье. Девятнадцать часов — что там стелить? Поезд пыхтит, тащит нас на заснеженный перрон. Выходим — телефонный звонок.
Анатолий Угайнов, глава Ачинского общества латгальцев смеется: "Я ждал вас всю жизнь и еще десять минут. Пойдемте на автобус".
Местные латгальцы собираются в католической церкви. Трамвайное кольцо, неприметная церковь. Зато знают ее в городе все.
— Если куда пойдете и потеряетесь, скажите, что вам в костел.
Приезжаем, когда идет служба. Заходим в дом возле церкви. Через час начинают подтягиваться прихожане. За столом собирается человек 15. Знакомимся. Все говорят по-латгальски. Латгальский очень похож на латышский. Из десяти слов мы понимаем восемь, остальное додумываем. Отвечаем по-латышски. Нас не понимают.
— Если бы вы еще помедленнее говорили, то, может, и было бы понятно, но вы строчите как из пулемета. Говорите уж по-русски лучше.
Переходим на русский.
Такой концентрации наших за одним столом мы еще не встречали. Все они местные. Все правнуки столыпинских иммигрантов. У каждого своя история. Каждый хочет ее рассказать.
Начало российской истории у собравшихся почти одинаково. Когда начались столыпинские реформы, дедушки и бабушки современных латгальцев Ачинска поехали за свободой, за землей. Они превращали тайгу в плодородную землю. Выкорчевывали лес, распахивали поля, ставили хутора. До тридцатых. Потом — коллективизация.
— У меня дед был безграмотный. Сам поднял хозяйство, построил дом, обрабатывал землю. А читать-писать не умел. В конце тридцатых его позвали в сельсовет. Говорят: "Товарищ Янсон, вы что, совсем писать не умеете?" — "Не умею". — "А как же вы расписываетесь?"
Деду подсунули чистый лист, он простодушно расписался внизу. Через несколько часов его арестовали, имущество описали. Деда отправили в Магадан на десять лет. Бабушка и шестеро детей остались безо всего.
— Бабушка рассказывала: когда все из дома уже вынесли, она пошла в амбар, собрала полмешка зерна. По углам наскребла. Принесла домой. Кто-то стукнул. Пришел комиссар, устроил обыск. Поднялся на полати — нашел. Бабушка подбежала, дернула за мешок: все зерно по дому рассыпалось. Он ее толкнул, выругался, плюнул и ушел. Она потом зерно собрала. Все, до зернышка.
Через десять лет дед вышел, отправился на вольное поселение. Писал, но в Ачинск уже не вернулся. Бабушка к нему тоже не поехала.
— Я мечтаю все-таки найти его могилу. Или хотя бы узнать, где он похоронен.
Сибирские латгальцы своим происхождением гордятся. Отделяют себя от латышей, просто обозначают, что они — другие. В свидетельстве о рождении в графе "национальность" у них написано "латгалец".
Сто лет, три поколения, в тысячах километров от Латвии они хранили язык. Он отличается от того, который мы слышим в Латгалии. В речь гармонично вплетаются русские слова. Сами местные латгальцы этого даже не замечают.
— Поедем в Бычки?
— Конечно, поедем.
Бычки — поселок в 60 километрах от Ачинска. Плод коллективизации 30-х. Рядом — села Счастливое и Богатое. В первом три жителя, во втором — два. В общем, ни счастья, ни богатства. В Бычках поживее. Числится около трехсот человек. По факту, конечно, многие живут в городе. Но школа работает, фонари горят, дороги расчищают.
Едем по уже привычно заснеженным дорогам. Как ни странно, но вдруг за окном становится красиво.
— Вот, мы в заповедник въехали, — это Светлана, наш рулевой.
Здесь нельзя стрелять, нельзя охотиться и рыбачить. Можно ходить, ездить, смотреть, наслаждаться.
— У нас здесь серые журавли живут. Сейчас уже, понятно, улетели. А летом едешь — их тут сотни. Десять минут едешь — все поле серое. Здесь много зверей. И лоси, и волки.
— А медведи?
— Есть медведи. В 2012 году пожары были. Зверь из леса пошел, вышли и медведи. Заходили в поселки, людей рвали. Доходили и до Ачинска. Отстреливать приходилось. Сейчас редко встретишь, но бывает. Нападения на человека медведя для нас — обычный случай. Каждый год бывает.
Вот тебе и ожившие стереотипы.
Наконец, доезжаем до Бычков. Понемногу начинает смеркаться. Небо чистое, над метровыми сугробами луна. Вдоль дороги — пасторальные домики. Горят фонари. Заходим к местным. Галина Константиновна живет в большом, добротном доме с русской печью. На диванах — домотканные покрывала. На стенах — фото родни.
— Они русские из Латвии. По-латгальски почти все понимают, но не говорят, — нас представляют хозяйке дома, она рассматривает нас с интересом. Садимся за стол, блюда постные — Адвенте. Ужинаем, разговариваем. Все сидящие за столом уже ощущают себя россиянами. Но родной язык берегут. Учат. По книжкам, по народным песням.
— Нам привозят, присылают песни на латгальском. Мы разучиваем, поем. Часть помним еще с детства. Часть учим с чистого листа.
— А ваши дети что?
— Дети язык уже не знают. Учить тоже особо не хотят. Зачем? Они просто не видят смысла. На нем же никто не говорит.
Начинают петь. Валентина, Вера, Анна, Галина. Две латышки и две латгалки. Местами стройный хор расходится в разные стороны — трудности перевода. Но звучит складно. Разумеется, никакой вражды между латышами и латгальцами нет: все держатся друг за друга. Но латгальцы четко выделяют свою национальную идентичность.
— А у вас в Латвии латыши латгальцев обижают?
Переглядываемся.
— Да нет. Вообще нет национального вопроса в этом ключе.
— Да? Странно. А мы слышали, что есть.
Допеваем последнюю песню, собираемся. Русский муж Галины сидит на веранде, курит.
— А вы почему к нам не пошли?
— Да ну вас. Говорите там на своем непонятном. Что я там буду делать?
— Так мы-то русские.
— Да какие вы русские?..
А мы кто? Мы привыкли называть себя русскими. В случае вопросов — прикрываемся Пушкиным и Грибоедовым, цитируя заученные в школе цитаты.
Наша национальная идентичность досталась нам по наследству, без усилий, в то время как местные латгальцы добывали ее по крупицам, как золотой песок на приисках.
Они — латгальцы. Рядом с ними начинаешь себя чувствовать ряженым. И очень хочется научиться без запинки отвечать на вопрос, какой ты русский.
