РИГА, 18 июл — Sputnik, Владимир Дорофеев. Ныне все редакции разбросаны по городу, большая часть журналистов в связи с пандемией работает из дома, а Дом печати снова собираются реконструировать. На этот раз серьезно. А лет тридцать-сорок назад вся пресса была сконцентрирована в этой многоэтажке.
Нынешние планы инвесторов из акционерного общества PN Projekt очень серьезны и реальны: превратить многоэтажку-призрак в роскошную гостиницу с футбольным полем на крыше здания бывшей типографии и зелеными коридорами внутриквартальной застройки. А когда-то две-три жизни назад, здесь жило множество редакций, и воздух казалось гудел, от переизбытка информации. Для написания авторской колонки можно было просто выйти в коридор, дойти через фойе в кафе и два три текста-размышления на актуальную тему были готовы. На днях строители дали последний шанс журналистам перед реконструкцией побывать на месте прежней работы и вспомнить молодость. Пару десятков старожилов, не преминуло откликнуться на приглашение и окунуться в сладко-горькие пучины воспоминаний.
Дом призрак
Заходим мы непривычным путем, каким в здание попадали журналисты и посетители газет, а через типографию, поднимаясь по ржавой пожарной лестнице сразу на второй этаж. На первом этаже в какой-то момент, когда типография выехала, разместилась трасса картинг-холла. Ныне все обветшало настолько, что со стен обваливается плитка, а на полу скапливаются лужи с протекающего потолка. Вид, словно декорации к фильму про Чернобыль. В одном из просторных помещений типографии нам презентуют планы по перемене здания. И понимание того, что прошлое уже не вернется, наваливается на плечи. Прекрасное будущее еще только в планах, а сломанное прошлое – вот оно.
Безусловно здорово, что нашлись желающие вдохнуть в здание новую жизнь. Понятно, что старая жизнь в этом здании кончилась не по чьей-то злой воле, а прежде всего потому, что здание технически и морально устарело. Здесь была допотопная вентиляция, продуваемые сквозняками окна, постоянно выходящие из строя лифты. К тому же в советское время были одни принципы работы прессы, а в новом тысячелетии – совсем другие. Но правда и то, что обе редакции популярных газет, в которых мне довелось работать в этом здании, не переехали, а прекратили свое существование в связи с масштабными переменами в мире и стране.
После недолгой презентации из здания типографии мы идем в свою вотчину – туда где проходила молодость. Чтобы попасть в фойе мы проходим по второму этажу, где находилась администрация, и спускаемся по лестнице многоэтажки. И здесь, в фойе, ностальгия безжалостно бьет под дых. Несмотря на то что все разобрано и разломано, где-то аккуратно до основания, где-то неряшливо брошено, сами стены несут в себе воспоминания.
"Излучатели правды" и самоубийцы
У самой двери стояла проходная, такая карусель, позволяющая блокировать проход. Впрочем пост охраны во время моей работы стоял дальше, позволяя посетителям без спроса дойти к почтовым ящикам редакций и опустить письма. Тех, кто хотел подняться в редакционное здание, останавливала охрана и строго спрашивала в какую редакцию и зачем. Если нужен был конкретный журналист, то его просили спуститься в фойе, а вот если все равно какой, то созвонившись с редакциями пускали почти всех. Во многих редакциях был свой охранник или дверь на кодовом замке.
Помню, когда попал сюда впервые, то сразу вспомнил роман "Обитаемый остров" братьев Стругацких. Там вооруженные до зубов охранники, препятствовали посетителям доступу к "излучателям пропаганды". В настоящем Доме печати на сломе эпох "пропагандой" владел кто попало, и била она куда попало. Помешать процессу воздействия на умы, просто попав на этаж, было невозможно, этого никто и не боялся. А путь наверх преграждался тоже трижды, но куда менее вооруженными бойцами, в основном из-за того, что журналистскую высотку облюбовали самоубийцы, и попадая на один из последних этажей, целеустремленно шли к балконам и оттуда сигали вниз. Именно они послужили причиной того, что ироничное название "Дом печали" (вместо Дом печати) и "depresses nams" (вместо presses nams) широко разошлось по городу.
Прямо напротив проходной располагалось помещение лифтов. Около шахт стоит список этажей, когда-то возле каждого стояло наименование размещенной редакции. Ныне не осталось ни единого названия. Но пришедшие помнят не только где работали они, но и где размещались коллеги. Лифтов в здании было четыре, и когда я пришел работать, они уже периодически выходили из строя, иногда зависая между этажами. Несколько раз презрев все правила безопасности, я распахивал створки руками, и выскакивал из лифта на этаж. Делать это категорически запрещалось, поскольку начавший движение лифт мог и перерубить замешкавшегося пассажира, застрявшего в проходе. Но если выскакивать из застрявшего лифта одним прыжком, то теоретически все должно было обойтись без трагедий. Так оно и было. Сейчас пустые шахты зияют обломанными проемами.
Предприятие быта
Слева находилась столовая заводского типа, самое первое предприятие общепита этого здания с сотней посадочных мест. В отличии от многих кафе, здесь музыка почти не играла из-за привычек посетителей. Здесь нередко можно было увидеть сразу несколько журналистов за разными столиками, берущих интервью у гостей, а при этом занятии музыка почти всегда мешает. Цены на еду были поразительно невысокие. Впрочем, чем меньше оставалось в здании редакций, тем выше была цена обеда.
В новом тысячелетии в здании было целых пять кафе, и каждое со своим кругом посетителей. Последним закрылось то, в котором стояли игровые автоматы "однорукие бандиты". Сколько здесь зарплат проматывалось – страшное дело. Коллегам, пишущим про игроманию, ходить далеко не было нужды. Истории про то, как прилично зарабатывающий специалист спускает все пытаясь вычислить несуществующую систему и перехитрить тупой автомат разворачивались прямо на глазах. Особенно острые статьи получались у самих игроманов.
Справа зияют дверными проемами без дверей и косяков, с провалами вместо окошек помещения касс. Когда я только пришел работать, деньги получали в кассах, и меня это ужасно раздражало. Работали кассы строго определенное время, в которое к заветному окошку выстраивалась длинющая очередь. Получившие банкноты счастливцы тут же создавали очереди в кафе. Дважды я получил деньги на две недели позже, поскольку в день выдачи зарплаты выезжал на репортаж. Когда наконец зарплаты стали скидывать на карты, я вздохнул с облегчением и не мог понять коллег ностальгирующих по кассе.
Возле касс цвела и пахла настоящая оранжерея. Здесь стояли двух и трехметровые кактусы и фикусы, а в зеленой полутени тонули кожаные диваны, занятые то парочками, то очередными переговорщиками, то снова интервью. Ныне от зелени нет и следа, все в прошлом, и возможно в будущем.
Легендарное подвальное кафе Zebra было настоящим культовым местом. Каждый день здесь отмечался какой-то праздник. Отмечались дни рождения и дни зарплат, проходили редакционные праздники и выставлялись принятые в штат корреспонденты. Жизнь бурлила. Сегодня об этом напоминает только раскраска одной стены. Знающий человек может представить, где стояли столики и вспомнить уют, но ныне помещение настоящая руина, с грудами битого кирпича. Вот это и называется - неповторимое очарование былого.
Прелести беготни
Чтобы подняться на этажи редакций нужно идти по лестнице пешком, и для многих журналистов это было привычным занятием, так сказать ежедневным тренажером. На свой 11 этаж я мог подниматься по три раза в день пренебрегая лифтом, и перешагивая разом через три ступеньки. Вниз я и вовсе ходил исключительно пешком, как делали большинство пишущей братии.
Мне везет: большинство этажей закрыто для просмотра, и только мой родной 11-й открыт. Когда-то, как говорится "жизнь назад", в 2006 году, я, будучи корреспондентом газеты "Час", приходил сюда с той же ностальгической целью. Тогда, типография еще работала, и хоть все редакции уже покинули здание, лифты замерли намертво, и здание-легенда стало превращаться в дом-призрак.
Тогда, 15 лет назад, в некоторых кабинетах еще оставалась мебель, на стенах висели старые календари, и, казалось, что люди ушли недавно. Я бродил по родному 11 этажу, в котором (так получилось) работал дважды. Первый раз в газете "СМ" в последние годы прошлого века, а потом в газете "Вечерняя Рига" ("ВР"), в самом начале нового тысячелетия. Кабинеты пустующие без людей, несли в себе десятки следов. Где то потерянная визитка, где то надпись на стене, оставленная нахальным юнцом, уже давно ставшим серьезным обозревателем. Удивительно, но некоторые кабинеты несли следы двух редакций, и воспоминания наслаивались друг на друга.
Память памяти
Великолепно помню странное ощущение, когда пришел устраиваться в "ВР". Во всех кабинетах мне мерещились старые обитатели. Не исчезло это ощущение и потом - едва из кабинета, в который я заходил поболтать с коллегами, кто-то выходил, как мне мерещилось, что сейчас сюда зайдут старые обитатели. Таких как я в газете было пятеро, и у каждого были свои дежавю. Коллеги признавались, что иногда глубоко задумавшись над чем-нибудь путали кабинеты, ноги несли на старое место работы.
Там, где раньше был редакторат, потом был отдел городской жизни, в котором я и работал. Каждый раз, когда я открывал дверь своего кабинета, рука тянулась вежливо постучать. А вот к редактору "ВР" мне все время хотелось ввалится по-свойски и спросить какого черта завис интернет. И совсем не потому, что мы были с редактором Константином Гайворонским на короткой ноге. Все дело в том, что во времена "СМ"-ки здесь сидел системный администратор Михаил Овчиников, с которым мы были дружны, и которому я часто обращался за помощью. Сейчас здесь совсем пусто, нет ни столов, ни стульев и лишь вид из окна почти тот же самый.
Следы былого
Я брожу из кабинета в кабинет в поисках примет былых хозяев. Разные годы наслаиваются друг на друга, но ощущение одно - это было и прошло. В кабинете редактора "ВР" -- в макрофлексе задутом в оконные щели визитка Натальи Михаиловой, последнего редактора «ВР». Помню как она часто жаловалась на жуткий сквозняк из окон. Сейчас в кабинете нет сквозняка, но нет ни мебели и людей. Он пуст.
Сейчас, со стен сорвали не только обои, но местами и дверные косяки. Шахты лифтов зияют провалами, заклеенные поперек красно-белыми тревожными лентами, и следов почти не осталось. Можно только вспомнить, что надпись на дверях лифтов "СМ" продержалась на семь лет дольше редакции и даже пережила следующую редакцию – "Вечернюю Ригу". Но удивительное дело, когда идешь по коридорам, призраки прошлого встают перед глазами, и кабинеты с наполняющими их журналистами предстают в малейших деталях.
Привилегия работы
Сама система советских редакций куда более человечна, чем современные аквариумы open office. В кабинете сидело по два-три журналиста и тихо, не мешая друг другу, работали за отдельными личными столами. Чтобы размять ноги, можно было выйти в коридор, где стояли тренажеры. У многих были свои досье и библиотеки, личные вещи и портреты или постеры на стенах. В некоторых кабинетах стояли диваны, и некоторые бедолаги сбежав из семьи буквально жили на работе. В таком кабинете просто сосредоточится на тексте или вдумчиво вести расследование. И еще это непозволительная роскошь в современных латвийских редакциях, в отличии от офисов мечты типа Google, совершенно недоступная.
Благодаря тому, что каждый кабинет был индивидуален, как и характер его обитателей, каждое помещение и сейчас напоминает своих обитателей. Самое главное, что осталось в кабинетах, это неизбывная роскошь этого здания – великолепная панорама города. Правда в некоторых кабинетах теперь старый город перекрывает здание Swedbanka, но в других – вид прекрасен. И сразу вспоминаешь о том, что о многих новостях из серии "в городскую гавань вошел необычной красоты корабль", узнавал не из новостных лент, а глядя в окно.
В будущем здесь будут гостиничные номера, примерно по 8 номеров на этаж. Причем окна в некоторых будут даже в ванных комнатах. Принимать ванну и провожать закат это ли не роскошь?
Заканчивая экскурсию мы поднимаемся на крышу. В хорошую погоду можно даже увидеть узкую полоску моря на горизонте. В советское время, когда все редакции были собраны в одно здание, на верхнем этаже располагалась цензура. И прежде чем гранки газет отправлялись в печать, специальный политический работник просматривал их. Надо сказать, что цензура была не только политической, но и художественной. И если читатели страдают по отсутствию литературной цензуры, политики различных партий постоянно говорят о необходимости ввести цензуру политическую. Мне, в юности наблюдавшему бешеный восторг коллег освободившихся от цензуры, таких устремлений не понять. Тоталитаризм не в точке зрения, а именно в запрете "неправильных" точек зрения.
Спускаясь вниз, я не выдерживаю, и еще раз бреду по родному коридору, заглядывая в дверные проемы. Брожу по помещениям, отчетливо понимая, что на этот раз прощаюсь с ними навсегда. Когда 20 лет назад я пришел работать в "ВР", то понял, что все возвращается только изменяясь до неузнаваемости. Сейчас я понимаю - прошлого не вернешь. Возможно, когда гостиница будет построена, я сниму номер, размещенный на месте своего рабочего кабинета. Но молодость, какой бы она путанной и неправильной не была, прошла окончательно и, увы, давно.
