Четыре года назад мы отмечали день тележурналиста. Ну, как отмечали: кто-то умный зашел на сайт праздничных дат, кто-то быстрый метнулся до магазина. По итогам – у большей части коллектива было празднично-приподнятое настроение. Очень много смеялись, причем из-за всякой ерунды. В какой-то момент кто-то из коллег сказал: "Народ, хорош ржать. Не к добру". Есть такая примета.
У меня были ранние съемки, я делал какой-то уличный опрос. Приехал на студию в час, быстро смонтировался и дальше просто заполнял собой пространство общего аквариума. Редактор страдала от того, что в стране ничего не происходит, выпуск куцый.
В районе шести вечера в лентах выскочила новость "У супермаркета Maxima в Золитуде обрушилась крыша". Редактор обрадовался, оператор погрустнел.
— Так, давай, метнись туда кабанчиком, сделай пару планов. Стетюха! Все равно без дела маешься. Звякни спасателям, спроси, что там.
Звоню Инге Ветере – пресс-секретарю ГПСС.
— Инга, что там в Золике? Стоит камеру гнать?
— Стоит, — картонный, тусклый голос, хотя обычно у нас все через хиханьки-хаханьки шло. Не обратил внимания.
— Вроде, стоит.
— Леш, ну скатайся с ними. Вдруг какой синхрон зацепишь.
Мне почти по дороге, вечер свободный. Соглашаюсь.
Едем. В машине, беззлобно переругиваемся по поводу поздних съемок и непонятных пробок. Одна за другой нас начинают обгонять "скорые" и пожарные машины. Звонок.
— Ребят, радио включите.
"…На данный момент известно о двух погибших. На месте работает несколько экипажей пожарно-спасательной службы."
Подъезжаем, чувство юмора пропадает. Выскакиваем из машины напротив громадины, от которой валит пыль. Вокруг толпятся люди, подтягиваются другие журналисты. Прямо рядом с нами стоит девочка, плачет. Рядом еще одна девочка пытается успокоить. Резко включаем камеру, подбегаем.
— Вы можете рассказать, что произошло?
— У меня мама там. Ее машина на стоянке.
Выключаем камеру.
— Девушка, ну успокойтесь, пожалуйста. Ну пожалуйста. Все будет хорошо.
Хорошо не стало: мама погибла. Ее нашли уже сильно потом. С Машей общаемся до сих пор.
Оператор рванул выставлять кадр, прямо по анфасу магазина. В этот момент полицейские начинали тянуть желтую ленту. Мы очень удачно встали — коллег еще было очень мало. Спустя секунд десять магазин резко харкнул и обвалился. Еще раз. За спиной завыла толпа тех, у кого там, внутри, были близкие люди.
Это потом я отснял всякого разного, нарастил какой-то панцирь. 21.11.2013 этого панциря хватало ровно на то, чтобы не завыть. И то — ненадолго. Мы отправляли кассеты на эфир, нам привозили новые. Следили за счетчиком жертв. В перерывах подходили к родным и пытались что-то сказать. Их легко было выявить в толпе, особенно на вторые сутки, — они были совершенно отрешенные. Стояли, кутались в пледы, которые привозили волонтеры, безучастно хлебали чай и неотрывно смотрели на завалы.
На третьи сутки меня не пустили снимать. Я сорвался и ночью поехал сам. Счетчик уже остановился, но люди оставались: в тех же пледах, с тем же чаем. Стояли и смотрели. И на четвертый день. И на пятый.
Спустя год, я приехал туда же. Делал сюжет о годовщине. Один из первых сюжетов, после перерыва на войну. Казалось бы, чего только не насмотрелся. Ан нет, уже на подъезде шибануло током, через все свитера, куртки и панцири. И еще через год. И еще. Я был на судах по золитудской трагедии, встречался с выжившими и с родственниками погибших. Был на открытии мемориала, видел лучи света, светящие в небо, видел голую площадку на месте 54 смертей.
Я не хочу сегодня писать о судах, разбирательствах, виноватых и невинно осужденных. В этом году я впервые не приду туда и не положу цветы. Но сегодня все так же отчетливо я слышу этот "ХАРК!" второго обрушения. И я больше никогда не буду отмечать день тележурналиста.
