Узкоколейка длиной в 2,1 километра соединяла не только станции Комсомольская и Школьная, но и несколько поколений: тех, кто, будучи подростками, водил по ней маленькие поезда, тех, кто на этих поездах ездил.
А еще в нынешнем году исполнилось двадцать лет с того момента, как Детскую железную дорогу окончательно закрыли. Отправившись по следам собственного детства, я нашел лишь полусгнившие шпалы в лесных зарослях.
Узкая колея памяти
Машина времени, конечно, существует — просто у каждого она своя. У большинства из нас их несколько, припаркованных в разных местах. Одна из моих стоит в Межапарке — там, где улочка Инчукална упирается в проспект Межа. Здесь надо повернуть налево, если вы идете со стороны Саркандаугавы, — в лес.
Сюда я когда-то ездил с родителями за одним из любимых приключений детства. В этом лесу тогда обнаруживался маленький, как бы не совсем настоящий, но такой всамделишный железнодорожный вокзал: станция Комсомольская (Komjauniešu).
На узенькой ветке (колея 750 мм) стояли маленькие, но все-таки настоящие поезда: красный или голубой тепловозик с советской звездой, несколько сине-желтых пассажирских вагонов. Маленькие товарные вагоны выстроились на запасных путях. Мы с отцом покупали в кассе билет, садились в поезд. Кондуктор свистел в свисток, тепловоз гудел — и состав бодро катился из ниоткуда в никуда, из леса в лес: мимо будочек стрелочников, мимо платформы Пионерская (Pionieru), деревянный вокзал которой сгорел еще в 1960-х, на станцию Школьная (Skolas), что находилась в районе Мангали.
И кассиры, и кондукторы, и стрелочники, и помощники машинистов, и машинисты — все они были подростками, школьниками. Постарше тогдашнего меня, пяти-семилетнего, — так что я не без восторга представлял, как подрасту, надену железнодорожную форму и займу место, положенное мне как продолжателю династии. Ведь отец мой проработал на Рижской детской железной дороге несколько лет, дослужившись до помощника машиниста.
Остановившийся часовой механизм
В 1956-м моему отцу было 12. "Школа, где я учился, называлась Железнодорожной, — отвечает он теперь на мои неожиданные вопросы. — Хотя с поездами учеба связана никак не была. Только однажды к нам пришли и предложили записываться на Детскую железную дорогу. Записалось добрых полкласса, ну и я в том числе. В течение учебного года мы получали подготовку — вполне серьезную, а летом, когда Дорога открывалась, работали на ней.
До сих пор помню присказку одного из инструкторов. "Как должна работать железная дорога?" — спрашивал он. "Как часовой механизм", — ритуально отвечали из класса. "Нет, — наставительно заявлял инструктор. — Как точный часовой механизм".
Первым экзаменом, который я сдал, был экзамен на стрелочника. Какое-то время работал старшим кондуктором — тем, кто дает свисток, чтобы поезд отправлялся, и на этом основании считает себя самым главным, ведь даже машинист без твоего свистка не тронется. При мне локомотивов было два: паровоз и тепловоз".
В пятидесятых детские железные дороги открывали по всему СССР: от Львова до Алма-Аты. А самая первая — не только в стране, но и в мире — действует в Тбилиси: с 1935 года и по сей день. К моменту распада Союза детских железных дорог в нем было больше полусотни.
В Риге я в начале восьмидесятых застал два тепловоза: как подсказывает Интернет, ТУ2м-244 и ТУ2-273. Оба они проработали здесь с конца 60-х до самого последнего момента — до 1997-го, когда нашу ДЖД закрыли из-за нерентабельности. Локомотивы и грузовые вагоны тогда отдали на узкоколейку Алуксне-Гулбене, почтовый вагон — в рижский Музей истории Латвийской железной дороги. В пассажирских вагонах хотели открыть кафе, но так и не открыли: уже пару лет спустя они стояли полностью разбитые возле брошенных и разграбленных станций.
Мы, оглядываясь, не видим и руин
Если сегодня на перекрестке Инчукална и Межа вы повернете налево, в лес, вы не увидите ничего. Ни поездов, ни вокзалов — даже их развалин. Если станете целенаправленно рыскать по кустам, наткнетесь на остатки фундаментов. Если пройдете на север по просеке, заметите продолговатый бугорок: бывшую насыпь, в которую кое-где вросли растрескавшиеся, поросшие мхом шпалы — неожиданно коротенькие. Детские.
Никаких составов я тут так и не водил. Не свистел в свисток, не стоял со свернутым флажком в руке возле стрелки. В перестройку, когда я по возрасту уже мог надеть фуражку со скрещенными ключом и молотком, пролетарская романтика железнодорожного труда стала стремительно тускнеть. Ну а в девяностые молодежь если и мечтала о карьере бригадира, то уж точно не бригадира поезда. От идеологически невыдержанного названия станции Komjauniešu тогда отрезали первый слог (получилась просто Молодежная: Jauniešu), даже невинную Skolas переименовали в Alejas, но быстрых больших барышей это советское наследие принести не могло, а в ином качестве оно никого не интересовало.
Еще в начале нулевых администрация Межапарка неуверенно поговаривала о восстановлении ДЖД. Правда, остатки подвижного состава к тому моменту уже были раскурочены. Собственником недвижимости значилась некая мутная фирма, но спонсора, который зачем-то стал бы оплачивать обучение молодежи железнодорожным профессиям, не нашлось. Могла, конечно, существовать и детская железная дорога без детей — просто парковая развлекательная узкоколейка, в какие свои ДЖД превратила отказавшаяся от социализма Восточная Германия. Но уже к 2002 году все рельсы в Межапарке распилили и продали. Срезали светофоры и стрелки. Выдрали из земли кабели. Вокзал на станции Komjauniešu-Jauniešu сгорел "в результате вандализма".
"Мы, оглядываясь, видим лишь руины", — эта затертая фраза из Бродского для рижан, помнящих советские времена, еще недавно звучала вполне буквально. Но к сегодняшнему дню даже руин остается все меньше. Взорвали, наконец, зловещую махину кемерского санатория "Латвия", он же "Лива", некогда самого большого в Юрмале, по которому десятилетиями лазила рисковая молодежь, выкладывая потом в сети ролики "Наш Чернобыль". Сносят постепенно развалины рижских заводов — некогда гордости советской индустрии. В выпотрошенном огромном корпусе "Радиотехники" в Иманте, где я на конвейере проходил школьную летнюю практику, открыли было супермаркет Prisma, но и он недавно прогорел. А соседнюю административную заводскую многоэтажку — давно заброшенную — обещают снести последние года два.
Огромный пласт не столь уж давнего прошлого не просто разрушается — он растворяется, рассеивается, исчезает без следа. От Рижской детской железной дороги, словно от какой-нибудь крито-микенской цивилизации, остались невзрачные камни в земле, требующие почти археологических розысков — по прошествии не трех тысяч, а всего-то двадцати лет. Моему племяннику сейчас столько же, сколько было мне, когда меня отец впервые прокатил здесь на вроде как ненастоящем, но все-таки самом настоящем поезде. А вот я следующему поколению не могу уже ни показать ничего, ни объяснить.
