Когда-то, во времена, которые теперь – особенно теперь – кажутся совсем уже далекими, мы с Саней придумали выражение "фактор фуры".
Мы тогда ехали на междугороднем автобусе в Питер, где как раз недавно напечатали – а может быть, даже уже и премировали – нашу первую книжку. Осваиваясь с новой, лестной для себя ролью литераторов, мы строили планы на будущее, обсуждали какие-то замыслы – когда опасно, вплотную к нашему автобусу, на обгон пошла громадная грязная фура. Тогда кто-то из нас бросил с ухмылочкой фразу: "…И в этот момент фуру заносит". Мол, вот и вся цена нашим наполеоновским планам.
Так и повелось у нас время от времени вставлять в разговоры – не без фаталистической бравады – словосочетание, обозначающее страшную непредсказуемость жизни. А когда мы написали роман, этой непредсказуемости посвященный, думать о названии долго не пришлось: "Фактор фуры".
Мы отдавали, конечно, себе отчет: все, что пишется тобою о непрогнозируемости, непоследовательности, алогичности, жестокости хода вещей, относится и к тебе самому. И все-таки когда эта жуткая, беспощадная алогичность проявляется на примере близкого тебе человека, когда фура внезапно сшибает того, кто только что стоял совсем рядом, никакие предыдущие размышления, никакие литературные экзерсисы не спасают от шока. От банальной и жалкой растерянности, от беспомощного, бессмысленного и безадресного вопроса: "Как так? Почему? Почему он?"
Все мы любим слово "несправедливость". Нам часто кажется, что с нами обходятся несправедливо. Нам свойственно обижаться на жизнь. Но бывают случаи, когда ты понимаешь – тебя заставляют понять, – насколько чудовищной, ошеломляющей, нечеловеческой может быть несправедливость жизни. Не к тебе. К тому, кто лучше тебя.
То, что произошло с Саней Гарросом, — это несправедливость, которую невозможно ни осмыслить, ни принять. У него диагностировали рак в 40 лет, через несколько месяцев после рождения его второго ребенка, сына. Сане сделали операцию, и еще нынешней осенью, когда он презентовал в Риге свою книжку публицистики, была надежда, что обошлось. В ноябре выяснилось, что болезнь вернулась. С конца февраля ему становилось все хуже. 6 апреля он умер в тель-авивской больнице. В июне ему должно было исполниться 42.
Он не дописал кинороман, начатый осенью, не дописал сценарий, над которым работал вместе с женой, Аней Старобинец. Когда думаешь, сколько он мог, хотел, собирался сделать – и не успел, на ум не приходит ничего, кроме вот этого вот замусоленного, обиженного слова "несправедливо!".
Да и не только о работе речь.
За последние сутки сколько уже раз пришлось услышать и прочесть в соцсетях еще более замусоленную – почти до полной потери смысла – фразу: "Лучшие уходят первыми". Это такое заклинание, которым мы пытаемся отгородиться от трагедии, от неизбежного для любого приличного человека смутного чувства вины ("…Оттого, что убили его, не тебя"). Но бывают, черт их побери, случаи, когда эта лукавая, в общем-то, формула звучит без кокетства – просто как констатация очевидного факта. Очевидного всем, кто знал человека.
Всем, кто знал Саню – даже поверхностно, а тем более близко, – сразу вспоминается его открытость, коммуникабельность, добродушие: с ним было легко сойтись, весело приятельствовать, здорово дружить, и эта легко сокращаемая дистанция иногда мешала в полной мере оценить, сколь редким, потрясающе важным набором качеств он обладал. Это помимо ума и таланта, которые очевидны всем.
Абсолютно органичная, глубочайшая порядочность, искренняя доброжелательность, безупречный, эталонный вкус – и художественный, и, главное, поведенческий. Чуждость позерству, фразерству, фальши, самодовольству. Уникальная интеллектуальная трезвость, незашоренность, негипнабельность. Не натужное, не показное, а совершенно железное мужество, с которым он встречал болезнь и отдавал себе отчет в необратимости происходящего, и все равно не сдавался.
Из того, что именно его выбило так рано, так обескураживающе беспощадно, все равно, конечно, не вывести никакого правила, не извлечь никакого урока. Нам остается только горе и растерянность, с которыми придется свыкаться, хотя пока и непонятно – как.
