РИГА, 3 авг — Sputnik, Инга Берзиня. "Письма человеку" — спектакль, поставленный американским классиком авангарда Робертом Уилсоном по дневникам гения русского балета Вацлава Нижинского. Главный и единственный актер этой постановки – другой великий танцовщик мировой сцены – Михаил Барышников.
Безумие и норма, актерство и расплата за него, порок и добродетель, Нижинский и Дягилев, Христос и антихрист, шутовство и голая правда, прилипшая намертво маска Петрушки и пронзительное одиночество, жизнь и смерть, вера и неверие, а также движение, мимика, музыка, свет, текст и интонации, смех и слезы — все смешалось в этой постановке для того, чтобы поговорить с нами о самом главном.
Танцев не будет — скажем сразу, для тех, кто их ждет. 68-летний танцовщик давно уже не просто великий танцовщик. Не будет ничего похожего и на спектакль Алвиса Херманиса "Бродский/Барышников", в котором артист исповедался нам от своего лица и лица своего друга Иосифа, говорил с нами о старости, смысле, о страхе смерти и жажде жизни, но при всем этом это был он.
На этот раз на сцене будет не он. А человек-маска. Человек-безумие. Завораживающее и испепеляющее существо: то ли Фред Астер, то ли злой мим, то ли Пьеро, скрещенный с Арлекино, то ли реинкарнация Петрушки того самого Вацлава Нижинского, чье безумие он так талантливо играет.
Сыграть безумие
На генеральной репетиции в Латвийской Национальной опере собрались только те, кто был приглашен специально: журналисты, театральные критики и режиссеры, организаторы гастролей, среди которых предприниматель Александр Шенкман, благодаря которому и удалось привезти эту постановку, режиссера Андрейс Жагарс и несколько приятелей мастера. Среди них старый друг Барышникова Андрис Витолиньш и новый приятель — актер Леонид Ярмольник с женой Оксаной, а также актриса Марина Неелова, телеведущий Юрий Николаев. Sputnik также удалось побывать на закрытом мероприятии.
Еще в мае Михаил Барышников охотно рассказывал историю создания спектакля и знакомства с завораживающим авангардистом Робертом Уилсоном (вместе с Уиллемом Дефо Михаил Барышников уже играл в его постановке "Старуха" по Хармсу – ред.). Рассказал он и о том, что получал за свою жизнь и карьеру около 15 предложений сыграть Вацлава Нижинского. Самое заманчивое — от Ингмара Бергмана в 1970-х, но этот проект, увы, тогда не состоялся.
Но даже сейчас, когда "Письмо к человеку" — спектакль, созданный на основе дневников этого гениального человека, находящегося в состоянии безумия, — уже состоялся и был показан в Сполето и Милане, Барышников предупреждает: "Я не играю Нижинского. У нас с ним все разное – и пластика, и физика, и природа движения. Я играю его безумие. То пограничное состояние, в котором он находился в последние годы жизни".
На рижскую репетицию собрались за полчаса до начала. В семь вечера все уже сидели в зале и смиренно ожидали действа. Через семь минут на сцену вышел Михаил Николаевич, в абсолютно белой непроницаемой маске грима и во фраке, и своим уникальным, очень характерным голосом, который завораживает так же, как и его движения, сказал: "Labvakar! Я рад вас всех приветствовать здесь. И благодарен судьбе за то, что оказалась долгой. Надеюсь, вам понравится спектакль".
Он добавил, что в прошлом году было сыграно лишь 20-25 спектаклей.
"Спектакль поставлен не по биографическим данным Нижинского, а по его дневнику, который он написал, уже уходя в полную шизофрению, и было это в 19-м году прошлого столетия. Этот спектакль произвел фурор, и была масса публикаций на разных языках", — сказал Барышников.
Маэстро отметил, что в зале находится и латвийский балет, специально приглашенный на мероприятие, и тепло приветствовал ребят. Ушел со сцены, и действо началось.
Тварь дрожащая
Почти пустая сцена. Герой с выбеленным лицом сидит на стуле в узкой прорези двери. Откуда-то сверху звучит голос: "Я знаю, что такое война. Я воевал с матерью моей жены". И так несколько раз.
Текст звучит на английском — говорит сам Уилсон — и на русском в исполнении Барышникова. Вспышки света вырывают из темноты небытия фигуру героя, который гримасничает, выполняет механические движения и внезапно затихает. А потом произносит один и тот же текст с совершенно разной интонацией, создавая какой-то магический рисунок одной и той же фразы. Встает, убирает стул и исполняет танец безумия.
Режиссура Роберта Уилсона здесь действительно очень сильна. Не зря Барышников отмечал, что режиссер точно знает, чего хочет добиться, он четко выстраивает канву спектакля и требует от актера отдачи точной и филигранной, полностью подчиненной его великому смыслу.
Уилсон разделяет текст на новеллы и прикрепляет к ним визуальный ряд: свет, всполохи, декорации, музыкальное сопровождение и, конечно же, движения великого танцовщика. Барышников и Уилсон рассказывают историю немолодого безумца, живущего в мире грез. И зритель физически ощущает тот морок, в котором находится его сознание.
"Бог не есть тварь в вещах. Я есть тварь. Я есть тварь, но я не вещь. Но я не вещь", — звучит голос на двух языках.
Режиссер фиксирует поток сознания автора – отстраненный самоанализ, откровенное самобичевание в духе героев Достоевского, размышления о даре, взаимоотношениях с Богом и постоянное упоминание Дягилева, фигура которого в этом спектакле кажется угрожающей и почти физически нависающей и подавляющей главного героя, полубезумного Нижинского.
"Я знаю, что Бог хочет этого, а поэтому буду так жить. Я буду так жить до тех пор, пока он меня не остановит. Я человек злой. Я не люблю никого. Я хочу зла всем, а себе добра. Я есть эгоист. Я не Бог. Я зверь, хищник. Я буду заниматься онанизмом и спиритизмом. Я буду любить мать моей жены и моего ребенка. Я буду плакать, но я буду все делать, что мне Бог повелит. Я знаю, что все испугаются меня и заключат в сумасшедший дом, но мне все равно. Я не боюсь ничего", — звучит со сцены.
Три гения и абрис четвертого
О чем вам рассказать? О том, как движется по сцене Барышников, выражая то изломанную пластику безумца, то расслабленную негу. О его холодной и отстраненной манере игры, которая "компенсируется" уникальной выразительностью — буквально на кончиках пальцев или поворотом головы.
Или о минималистичном визуальном театре другого гения — Роберта Уилсона, который оказался идеальной сценической формой для импульсивной исповеди сумасшедшего? А может о самом Вацлаве Нижинском, чьи дневники безумца очень сложны для восприятия, их сложно читать и воспринимать, но, продираясь сквозь морок и оборванные фразы-утверждения, можно обнаружить недюжинную силу духа и волю. И это при всем том, что, по утверждению очевидцев, великий танцовщик и хореограф был робок и скромен в жизни.
Биография, судьба, творчество и бэкграунд каждого из трех персонажей достойны самого тщательного изучения. Но есть еще и зловещий четвертый: Мефистофель во плоти, Дягилев.
"Я не имел пристрастия ни к предметам, ни к славе. Дягилев знал, что я человек скучный, и потому оставил меня. Дягилев научил меня ужасным вещам. Я не люблю кладбище. Дягилев есть кладбище. Ты зверь хищный, который не любит людей. Я люблю людей. Ты хочешь меня загубить, я хочу тебя спасти", — слышится со сцены.
И это все о Дягилеве. Голос звучит в тот момент, когда герой в маске висит вниз головой на стуле. Белая стена, вспышка света, и в безвоздушном пространстве висит безумная фигура…
Петрушка в трехмерном пространстве
К каждой новелле режиссер изобрел свою картинку. Фронтовые фотографии вместе с танцем Барышникова в сопровождении пулеметных очередей становятся обличающим и страшным антивоенным манифестом.
"Я знаю, что такое солдат. Я видел много изображений, и к тому у меня воображение сильное. Я знаю убийства солдат. Я знаю их мучения. Я видел их лица. Я знаю, что профессора немецкие и другие не понимают смерти. Я знаю, что профессора есть глупые животные. У них нет чувств", — слышит зритель.
Зловещие горы Санкт-Морица с накрененным крестом, и тут же освещенная комната-келья за решеткой – то ли сумасшедшего дома, то ли монастыря картонные тени-утки.
Барышников здесь всего лишь часть картинки. Но эта часть разговаривает телом почище нас с вами, рассказывает нам об одиночестве героя то зажатым и уязвимым телом, то пластикой едва научившегося держаться на ногах ребенка.
Но главный здесь все равно не он. Он – ретранслятор воли режиссера, выстраивающей трехмерное кино, с ожившей картинной живописью и яркими цветовыми подложками, ярко-красным, фиолетовым, ярко-лимонным или цвета электрик.
Он Петрушка, он безумие, он маска. Он – игра в Бога с Богом. Он – текст.
Кто-то из современников Нижинского еще в 19-м году предугадал симптомы надвигающей страшной болезни танцовщика по его Петрушке. Кстати, "Петрушка" станет последним спектаклем, на котором Нижинский побывал как зритель. Ведь этот Петрушка и есть застывшая маска безумия, с мимикой и жестами, доведенными до полного автоматизма.
Уилсон очень точен в своих мизансценах. Барышников сидит на стуле и всматривается в зал. Если вы поклонник балетного искусства, вы наверняка помните, что именно так выглядела сцена последнего спектакля полубезумного артиста в швейцарском отеле "Сювретта-хаус", когда он полчаса смотрел на публику без движения, заставив ее нервничать.
На этот вопрос — страшный, трагичный и очень непростой — спектакль "Письма человеку" не дает ответа. Но он задает много вопросов.
После спектакля зал аплодировал стоя. Расходились молча — говорить не хотелось. Лишь какое-то время погодя, когда первое впечатление как-то улеглось, начались обсуждения виденного.
"Впечатление от спектакля неповторимое и превосходное, — отметил актер Леонид Ярмольник, выйдя из-за кулис оперы. — И у каждого, кто попадет на этот спектакль, будет превосходное впечатление. Миша Барышников не только выдающийся танцовщик, но еще и чрезвычайно талантливый драматический актер. И в этой постановке все понятно и четко".
"Я ему сказал за кулисами, что языком и словами не смогу выразить то, что он выражает своим телом как инструментом. Как он может высказаться с помощью одного пальца, штриха руки, шага спиной – что-то невероятное. Это как посещение Всевышнего", — добавил Ярмольник.
