Выдающийся виолончелист современности Миша Майский обладает уникальной судьбой и захватывающей биографией. Его жизнь – лучший сценарий для фильма с хеппи-эндом в виде всемирной славы, красавицы-жены и шестерых прекрасных детей. С музыкантом беседовала Инга Берзиня.
Несмотря на то, что в жизни артиста были и травля, и арест, и исправительные работы по погрузке цемента в поселке под Горьким, — ему удалось не озлобиться. Он вообще относится ко всему, что с ним происходило, удивительно философски, и, кажется, в любой ситуации сохраняет спокойствие духа.
Почти два часа Майский рассказывал о себе и отвечал на вопросы в Юрмальском городском музее во время открытой встречи. А затем принял участие в открытии фестиваля Artissimo.
О себе музыкант говорил с большой долей иронии, пересыпая свою речь анекдотами, рассказанными к месту. Говорил с характерной грассирующей "р": "Последние 44 года я почти не говорю по-русски".
Рассказал о том, что настоящая фамилия его отца была Богуславский, но, так как он вырос в годы революции и был невероятным патриотом, идеалистом и коммунистом, захотел поменять фамилию на Первомайский. К счастью, этого не случилось. Ну а Мишей он был всегда, просто на Западе он мог бы стать Майклом, а ему бы этого не хотелось.
Семейное трио с детьми
— Я стал играть на виолончели, потому что моя сестра начинала как пианистка, а мой брат был скрипачом. Это было естественное решение для семейного трио.
Но трио в итоге не случилось, но зато моя мечта иметь семейное трио с моими детьми осуществилась. С дочкой мы играем вместе вот уже больше 11 лет по всему миру, гастролировать втроем тоже удается. Мы были в Америке, Японии и Китае, и, разумеется, в Европе.
У меня есть еще четверо маленьких детей, из них двое старших тоже немного играют на рояле, но основное их увлечение – это футбол.
Футбол – это почти религия, впрочем, так же было и в моей молодости. Но я счастлив, что хотя бы двое из шести моих детей стали музыкантами — этого уже достаточно.
В прошлый раз в Ригу Миша Майский приезжал с тремя своими мальчиками, а через год родилась девочка, которой сейчас 15 месяцев. Детей маэстро просто обожает, и души в них не чает, и говорить о них может часами — в прямом смысле слова.
Играть на виолончели начал тогда же, когда бросил курить
— Я родился в Риге, на улице Революцияс (ныне Матиса – ред.) и учился в музыкальной школе Эмиля Дарзиня, хотя в первый год меня и отдали в нормальную школу. У нас был чудный двор, огороды, на которых родители что-то сажали, и площадка возле парка, где мы играли в футбол.
Мои родители не были музыкантами, но очень любили музыку. Они росли в то время, когда возможности учиться не было, и хотели дать эту возможность нам, детям. Но моя мама намучилась с двумя старшими музицирующими детьми и не раз говорила, что хочет, чтобы хоть один ребенок был нормальный. Я к этой категории не очень-то подходил, но по другим причинам, к музыке это не имело отношения.
На виолончели я начал играть довольно поздно, в том же возрасте, когда бросил курить. А бросил курить я в восемь лет. Воровал у папы из тумбочки сигареты — папа был страстный курильщик и, к сожалению, очень рано умер от рака. В детском саду мы дымили, как паровозы. А в восемь лет я где-то раздобыл огромную гаванскую сигару и ею затянулся, и с тех пор больше никогда не курил.
Может, под влиянием именно этой сигары я вдруг объявил, что буду играть на виолончели. Никто не мог в это поверить, потому что я был, мягко говоря, очень живым ребенком и не мог больше пяти секунд высидеть на одном месте. Меня даже водили к психологу и прописывали для успокоения хвойные ванны. А для концентрации внимания я должен был вышивать болгарским крестом. Тогда же я начал играть в шахматы, выпиливать лобзиком — словом, заниматься тем, для чего надо было долго сидеть на одном месте.
Заядлый болельщик
У Миши Майского нет романтичной истории о дивных звуках виолончели, которые побудили маленького мальчика заниматься музыкой. По крайней мере, ничего такого он не помнит.
Зато Майский отлично помнит про футбол, в который он продолжал играть. И играл в детстве пять лет — гораздо больше, чем на виолончели.
"Я как-то играл на фестивале в Вильнюсе, и кто-то сказал: "Ну, наконец-то вы первый раз играете в Вильнюсе". Я ответил: "Не совсем так, 47 лет назад я играл в Вильнюсе в футбол. Мы играли тогда с командой "Даугава" из Риги. Так что футбол для меня был гораздо важнее", — рассказывает он.
Сейчас я в основном болельщик. Но у нас дома есть футбольные ворота и куча мячей. В нашем большом саду есть место, где я иногда я играю со своими детьми. Но дети уже играют лучше меня. Все они болеют за разные команды. И если моим кумиром был Пеле, то их – Криштиану Рональду. У них майки любимых футболистов, и сами они постоянно на футбольных тренировках. Когда я дома – всегда развожу их по секциям.
Папа успел за меня порадоваться
— Как у вас появилась первая виолончель?
— Так как я решил заниматься на виолончели довольно поздно, то мне нужно было наверстать за два месяца целый год. Помню, как на семейном совете родители пытались меня убедить, что это настоящее безумие — начинать сейчас играть на виолончели. А я плакал и говорил, что очень хочу на ней играть. И тогда папа понял, что это всерьез, и приложив все усилия, нашел какую-то маленькую виолончель.
При жизни папы я успел сыграть свой первый филармонический концерт в Риге. А в конце января 1966 года получил Первую премию на Всероссийском конкурсе. Это было за неделю до его смерти. Он скончался внезапно, но успел побывать на концерте, успел за меня порадоваться.
Ты был мне как сын. Блудный сын
Старший брат Миши Майского уже учился в школе-интернате в Ленинграде, когда решено было послать туда и Мишу. Ему было 14 лет. И он не жалуется. Признает, что, да, было страшно и нелегко, но тут же добавляет, что в этой жизни вообще-то мало что дается легко и просто. В основном, все трудно и нелегко. И в этом тоже проявляется его философское принятие жизни таковой, какая она была и есть.
— Вы единственный человек, кто учился у двух корифеев, величайших виолончелистов – Ростроповича и Пятигорского. Расскажите о них.
— Я всегда говорю, что я самый везучий виолончелист в мире. Да не только виолончелист, я и по жизни везунчик. Я действительно единственный, кому посчастливилось учиться у них обоих.
Оба были гиганты во всех смыслах – и как виолончелисты, и как музыканты, и как личности. Мне еще и повезло в том, что у меня с обоими сложились особенные отношения. Ростропович взял меня к себе в класс в 1966 году, после конкурса Чайковского, и вскоре после этого скончался мой отец. Получилось, что Ростропович помогал мне не только как педагог, но и лично.
А потом и вовсе стал мне как второй отец. Может потому, что он очень хотел иметь сына, а у него были две дочки. И когда мы последний раз с ним виделись, за полтора года до его смерти, он сказал мне: "Ты был мне как сын". И после паузы добавил: "Блудный сын".
Хотя он сам посоветовал мне поехать к Пятигорскому, но, очевидно, надеялся, что я откажусь, сказав, что после Ростроповича нет никого другого.
Но я согласился. И никогда не пожалел об этом, более того, всегда говорил, что эти четыре месяца с Пятигорским были лучшими в моей жизни. Но это не значит, что Пятигорский был лучшим педагогом, чем Ростропович. Это то же, что сказать, что Моцарт — лучший композитор, чем Бах. Гигантов сравнивать невозможно.
К сожалению, это был уже конец жизни Пятигорского. У него был рак легких, он курил всю жизнь. Я был его лучшим учеником, полным активной жизненной энергии. Он обожал говорить со мной по-русски. Это было время очень интенсивного общения, и я провел с ним больше времени за эти четыре месяца, чем за четыре года с Ростроповичем — ведь тот все время был в разъездах. И с Пятигорским у меня тоже были очень близкие отношения. Если Ростропович был моим первым отцом в той жизни, то после отъезда на Запад Пятигорский стал моим вторым отцом.
Любовь с виолончелью с первой ноты
— Однажды моя виолончель на меня обиделась. Когда меня спрашивают, как я нашел ее, всегда говорю, что это она меня нашла. В ноябре будет 43 года, как мы с ней познакомились, — у нас была любовь с первого взгляда, с первой ноты и с первого прикосновения. Любовь и сейчас продолжается, и я надеюсь, что, по крайней мере, еще 45 лет у нас есть. Я оптимист и считаю, что от добра добра не ищут. Не искал лучший инструмент, хотя знаю, что есть виолончели гораздо лучше моей.
Как-то я попробовал виолончель того же мастера, Мантаньяно. И когда я ее пробовал, жена держала мою виолончель в руках, и она буквально вибрировала, дрожала… Я думаю, что она ревновала и решила, будто впервые в жизни мне кто-то понравился больше, чем она. Но ту виолончель мне не удалось купить. Может, это и к лучшему. Я вообще однолюб.
Десять лет в спальне жены на постере
— Моя вторая жена когда-то начала играть на виолончели, потому что влюбилась в одного виолончелиста, который был гораздо старше ее и который на нее не обращал никакого внимания. Но она тогда был совсем ребенком. Сама она с севера Италии. Я много лет играл в той части страны, где она жила, в очень красивом городе.
В 1993 году я играл сюиты Баха, а ей тогда было всего 15 лет. После концерта она попросила у организаторов мой постер с концерта. И вот 10 лет я висел у нее в спальне в виде постера. А ровно через 10 лет, день в день, в сентябре 2003 года я играл в этом городе уже с оркестром и был уже разведен.
Это очень важно, потому что люди думают, что я бросил свою жену из-за молодой красавицы, а все наоборот! Когда мы познакомились, ей уже было 25 лет, а я был разведен. И в результате у нас с ней четверо замечательных детей.
В полете она сидит у окна и молчит
Отношения у музыканта с его инструментом поистине удивительные. На встречу он пришел с виолончелью, и пока он говорил, она стояла рядом. Миша пояснил, что играть не будет, но любит опираться на инструмент, мол, это придает веса.
Рассказал историю о том, как после концерта в "Карнеги холле" к нему подошел незнакомец и предложил посмотреть одну виолончель, принадлежавшую 92-летнему полупарализованному старику, который хотел ее не продать, а передать действующему музыканту, чтобы инструмент продолжал радовать людей. В итоге он ее продал, но за символическую сумму, которой в тот момент у Миши не было. Но он взял заем в банке и выкупил ее.
"Мы прошли несколько стадий наших отношений. — говорит он. — Сначала любовь с первого звука, потом, когда я выкупил ее у фонда, мы повенчались и обручились, а когда я выплатил банку кредит — поженились на всю жизнь".
В полетах Миша всегда покупает виолончели отдельное место у окна. Он считает, что так ей больше нравится.
— Моя виолончель очень чувствительная. Если я, к примеру, простужен или плохо себя чувствую – она моментально заражается. И реагирует. Или если я пытаюсь компенсировать усталость слишком энергичным музицированием. В общем, взаимоотношения между музыкантом и инструментом тоже мистические.
Любить публику больше себя
— Насколько вам важна публика? Когда вы играете, то общаетесь с тем, кто написал эту музыку, разговариваете с публикой или с самим собой?
— Я убежден, что одно из важнейших качеств великих музыкантов — любить и уважать композиторов, музыку которых они играют, и публику больше, чем себя. Это важно. Для меня самый важный источник вдохновения – музыка, но после нее – публика. Происходит взаимный обмен энергией между публикой и музыкантом на сцене. Я всегда пытаюсь отдать всю свою энергию, и когда публика хорошая, моя внутренняя батарейка подзаряжается, а когда не очень – чувствую, как она садится.
В разных странах я чувствую себя по-разному. Через 10 дней лечу в Японию в 45-й раз. Я сыграл там почти 400 концертов. Это одна из немногих стран, где особенная публика. У меня сразу с японцами сложилась взаимная любовь. Мне важно, чтобы публика хоть немного почувствовала, как я люблю музыку, которую играю. А играю я всегда самое любимое сочинение самого любимого композитора.
На вопрос о любимом композиторе и музыке невозможно ответить так же, как и дать ответ на вопрос, кого из моих детей я люблю больше всего.
Заниматься только тем, что получается лучше всего
— Я не преподаю и не дирижирую. Вот один из анекдотов про альтистов. "Кто такой джентльмен? Тот, кто может играть на альте, но не играет". Так и я, конечно, мог бы дирижировать, но не дирижирую.
Каждый человек должен заниматься тем, что у него больше всего получается. Очень мало настоящих гениев, которые все делают замечательно.
Многие, конечно, думают, что они гении, но тут-то и начинаются проблемы. Самый большой талант человека в том, чтобы понять, в чем его лучшие качества и недостатки, и заниматься только тем, что лучше всего получается. Поэтому я продолжаю делать детей (смеется). И во время, свободное от этого удовольствия, играю на виолончели.
За одной доской с Талем
— В шахматы удается сейчас сыграть?
— Играю очень редко, но продолжаю покупать их. Моим кумиром был Таль. Однажды мне посчастливилось сыграть с ним сеанс одновременной игры, без особого успеха, естественно. Я ходил на его уникальные лекции, где он рассказывал о своих поездках, о турнирах, но это было настолько захватывающе и невероятно интересно, что можно было слушать, открыв рот. Он был невероятно одаренным человеком.
Безуспешно строил коммунизм
— Вы сидели в Бутырке и даже были отправлены на принудительные работы. Как это случилось?
— Моя уже покойная сестра уехала из Риги в Израиль в январе 1969 года. Я об этом сначала и не знал. Лишь краем уха слышал, что у них были такие планы. Внезапно в начале декабря они получили разрешение на выезд и в начале января должны были уехать. Отправили мне в общежитие телеграмму: срочно позвони домой. Я позвонил, и они мне все рассказали. Это был понедельник. Ростропович преподавал нам в консерватории. Во вторник утром я ждал его около лифта. Он появился позднее, чем обычно, минут на 40.
Мы отошли в сторону и я ему сказал: "Моя сестра уезжает в Израиль".
"Да, я знаю", — сказал Ростропович.
"Не может быть! Они только вчера получили разрешение, и только вчера мне сказали мне об этом. Никто не знает".
А Ростропович говорит: "А я знаю".
Я онемел. "Ты думаешь – почему я так поздно? Я пришел 20 минут назад. Ты ждал меня у лифта, а они — на улице".
Они завели Ростроповича в кабинет к Свешникову, ректору консерватории. И там сидел трясущийся Свешников и некто в штатском, который стучал по столу кулаком и кричал на Ростроповича: "Вы знаете, что ваш любимый ученик – сионист!"
…Конечно, все поняли, что рано или поздно я тоже уеду, но более всего власти разозлились, когда поняли, что я намерен закончить образование в Московской консерватории и получить диплом. А потом уже уехать. Они решили этому помешать.
Но я был очень хороший студент, лауреат конкурса Чайковского, и просто так выгнать из консерватории меня не могли. Мне просто начали портить жизнь, отменяли концерты, не пускали за границу, сняли со стипендии (вспомнили, что я не ходил на оркестр). Потом решили, что если не предпримут каких-то из ряда вон выходящих мер, то я так ее и окончу. И перед последним курсом все же нашли повод.
Все знали, что я записываю уроки Ростроповича на магнитофон. На небольшую премию, которую я получил на конкурсе Чайковского, вместо того, чтобы купить костюм и туфли, которые обычно одалживал, я купил в комиссионном магазине на Красной Пресне подержанный магнитофон Sony.
Магнитофон был старенький, и я искал другой на замену. Перед комиссионным была толкучка – люди там обменивались и покупали. Ко мне подошел какой-то господин и предложил сертификаты в "Березку". А я был такой наивный, ничего не подозревал и купил у него эти сертификаты. По закону запрещалось покупать или продавать сертификаты, и меня должны были в этот момент арестовать. Но они арестовали меня в "Березке", когда я уже купил магнитофон. И судили по статье "нарушение правил валютных операций", хотя к валюте я не прикасался.
Предполагалось, что Мише дадут от 3 до 8 лет, но, ко всеобщему удивлению, ему дали полтора года условно.
— Мой адвокат не мог в это поверить в это. Он считал, что я родился в рубашке. Он надеялся, что, если у судьи будет хорошее настроение, то мне дадут 3 года минимум. И полтора года я в Горьковской области грузил лопатой 10 тонн цемента. Строил коммунизм, правда, безуспешно. После этого, чтобы избавиться от армии, я провел два месяца в психбольнице. До того, чтобы получить диплом консерватории, мне не хватило все-таки двух экзаменов.
Единственное, что я увез в маленьком чемоданчике, — афиша Латвийской филармонии на 1969 год. Тогда в двух концертах мы сыграли все сонаты и вариации Бетховена, и мне это зачли экзаменом.
В итоге из 63 зачетов и экзаменов не хватило двух – по специальности и по научному коммунизму, который я изучал в поселке Правдинск Балахнинского района, под Горьким. Там был целлюлозно-бумажный комбинат, где делали бумагу для газеты "Правда". В цеху была жара 50-60 градусов из-за того, что при строительстве забыли провести вентиляцию, и нам пришлось ломать стены, чтоб делать дырки под вентиляцию.
И так как у меня не было никакой строительной профессии, меня послали на самую грязную работу — грузить грузовики цементом. А после работы давали полтора литра молока "за вредность". Поэтому я всегда говорю о том, что у меня процементированные легкие.
Но я никогда ни на что не жалуюсь и стараюсь видеть стакан наполовину полным. И я благодарен судьбе и советской власти, что мне посчастливилось отработать только полтора года. Все-таки это не 15 лет. Хотя там время кажется вечностью. Я убежден, что это очень важно — в любой жизненной ситуации попытаться найти нечто позитивное.
В Израиль на поезде
— Седьмого ноября 1972 года, в День октябрьской революции, я уехал в 9 часов утра, поездом. Возможности улететь не оказалось — в самолете не было мест. Улетали семьями. А я поехал один через Варшаву на третьей полке. Добрался до Вены и оттуда уже вылетел в Израиль, оказался там уже 8 ноября.
Сейчас у меня два паспорта. Но я себя чувствую гражданином Вселенной. И сионистом я не был. Папа, как я и говорил, был невероятный патриот, член коммунистической партии, он пострадал в 1948 году из-за антисемитизма – его выгнали из партии, с работы, но он до конца жизни верил, что это была ошибка.
Отец даже бабушке запрещал говорить на идиш при детях. Я переехал в Израиль потому, что моя сестра была там, но, тем не менее, когда я впервые увидел Тель-Авив, что-то во мне проснулось.
Я всегда говорю, что я репатриировался, а не эмигрировал. Там нас эмигрантами не называют, считается, что мы вернулись домой, хотя и спустя 200 лет. Психологически это очень важный момент.
Мой дом там, где люди любят музыку
— Я родился в Риге, учился в Ленинграде, репатриировался в Израиль, живу в Европе, играю на итальянской виолончели французскими смычками, у меня немецкие струны, езжу я на японской машине, у меня швейцарские часы, ожерелье из Индии. Моя первая жена была американка, вторая — из Италии. И дети родились в разных странах. И я чувствую себя как дома там, где люди ценят и любят классическую музыку.
Слова Миши Майского звучат убедительно и жизнеутверждающе.
Живет выдающийся виолончелист в Бельгии, а до того снимал домик в 20 минутах от Парижа, недалеко от Версаля.
— Мой друг посоветовал мне найти что-нибудь в Брюсселе. Оказалось там все рядом: час до Германии, 2 часа до Лондона. Да и сами бельгийцы — народ особенный, сюрреалистический. А живем мы в Ватерлоо, где у Наполеона было множество разных неприятностей.
Миша не знает, что такое скука, и не понимает, как людям может быть скучно, когда столько интересных вещей вокруг и когда так мало времени. Ему никогда не надоест играть сюиты Баха, концерты Дворжака и Шостаковича. Музыка для него — живой организм, изменяющийся в зависимости от состояния погоды, публики, настроения.
Sputnik благодарит основателя Фонда Германа Брауна и организатора фестиваля Artissimo Инну Давыдову, а также фонд "Открытый мир" за возможность общения с мэтром.
