По улочкам Старой Риги неторопливо шел человек. Седой, чуть взъерошенный, слегка уставший и измученный тяжестью выпавших на его долю испытаний, но все же несломленный, полный жизни и надежд, с искренней улыбкой.
К нам с моим другом и единомышленником Эйнарсом Граудыньшем приближался правозащитник, профессор Александр Гапоненко. Крепкие мужские объятья, одобрительные похлопывания по спине, небывалая радость от долгожданной встречи. Мы, группа настоящих боевых товарищей, двинулась в глубь тенистого Верманского парка к очень уютному, а главное неприметному кафе.
"Ты следующий"
Расположившись, мы поспешно начали расспрашивать Александра о том, как он сейчас, и что было там, за тюремными стенами. По его лицу пробежала едва заметная серая тень, я даже пожалел, что стал задавать эти вопросы. Но Гапоненко внезапно сказал: "Ты следующий". И в этих словах не было ни юмора, ни иронии.
И Гапоненко рассказал о тюремном быте, о его правилах и устоях, смешных и не очень моментах допросов. Меня, конечно же, больше всего интересовала специфика именно психологического давления и моральных пыток, реального прессинга. Ведь порой создание невыносимых, крайне жестких условий в камере или при этапировании может быть более невыносимыми для обывателя, чем даже применение к нему физической силы. Даже якобы случайно брошенные фразы сокамерников могут выбить подозреваемого из колеи, если в этих словах он услышит реальную угрозу.
Веревка, мыло и виселица
По-настоящему расстроила квалификация латышских следователей местной секретной службы, которые, судя по рассказу недавно освободившегося, не отличались хорошими манерами и образованностью. Сначала профессора Гапоненко пытались взять нахрапом, киношно-гестаповским — " в глаза смотри, я сказал". Но на подозреваемого это не подействовало. Тогда у следствие забуксовало.
Пытались высмеивать даже обращения Гапоненко в прокуратуру. Парадокс в том, что прокуратура в принципе является прямым надзирательным органом за органами так сказать оперативно-розыскной деятельности в Латвии. Но профессору обяснили, что все, что он писал в обращениях невозможно доказать и подтвердить, и что быть этого не может и вообще он опоздал со своими обращениями. Прямо лучшие ученики своих учителей из ЦРУ.
"Обождите…. Как это поздно и не своевременно я проинформировал о нарушениях? На конвертике какое число стоит? На письме может быть любое, я вас спрашиваю сначала о дате отправки, а потом о дате доставки, и не в тюрьму, а для начала на почтамт", — не сдавался въедливый Гапоненко, чей боевой характер еще надо знать.
А как насчет свободно входящего в камеру человека в гражданском, который предлагает согласиться хоть с каким-то из пунктов обвинения? Тоже нет никаких подтверждений? Выходит, что родственники могут попасть в камеру только после недельного утверждения, а какой-то неизвестный получает свободный доступ просто так? Извините, а как ведется регистрация допуска в тюремную камеру, какой офицер дежурил в этот день? Имя? Звание? А камеры видеонаблюдения тоже не работали? Как странно сложились обстоятельства.
А как запечатанное письмо с рисунком виселицы, кусочком мыла и веревки, вложенными в конверт, попало в камеру без цензуры? Письма от соратников порой и вовсе не доходил до заключенного, их выбрасывали, а эта весточка случайно попала прямо по адресу? И снова никому неизвестно как так вышло.
Но на самом деле ответ очевиден. Письмо без фильтров и цензуры могло попасть в камеру Гапоненко только прямиком из глубин кабинетов спецслужб. Только у них есть такие возможности, чтобы вот так вот пройти через все кордоны, ну еще у Бюро по Защите Конституции, хотя это вряд ли. Не потому, что не могут, а потому, что это не их формат.
Незадачливый шпион
Вместе мы посмеялись и над секретными сотрудниками, которых подсаживают в камеры для негласного допроса. По идее такие люди должны войти в доверие к заключенному, попытаться выудить информацию с помощью намеков, подводить человека к нужной теме. Но сосед Гапоненко почему-то стал задавать прямые вопросы, да еще и не стеснылся записывать все, что слышал в ответ.
"Как-как ты говорил, вот того из рассказа про американский спецназ звали таксиста? Ага….А помнишь, ты рассказывал про конгресс, кто к тебе подходил, как его звали? А он кто вообще? А откуда у него деньги, как он зарабатывает на жизнь? Ааааа…. А Панкратов кто тебе, зачем вы организовывали премьеру польского фильма "Волынь"? Я то вообще не при делах, шел, шел, смотрю — кино показывают. Зашел. Посмотрел. Попросили зрители высказываться. Высказался. А вон оно как….Понятно, понятно…. А ты не знаешь, а кто Панкратова надоумил фильм-то этот в Риге показать, где он его вообще взял?", — спрашивал незадачливый шпион и стенографист в одном лице.
Хотя, стоит отдать должное — после громогласного оповещения практически всех и вся и не только ЕС, а чуть ли не всего мира, о том, как в Латвии поступают с правозащитниками, грубые намеки и всяческие издевки прекратились, хотя пылинки сдувать все же не начали. И в глазах следователей вставал один вопрос: "А что дальше делать?"
Спасибо всем
Еще незамысловатый тюремный быт Гапоненко скрашивал душ, правда такую роскошь можно было позволить себе всего раз в неделю. Сомневаюсь, что такие условия заключения можно найти где-то в далекой Германии, Италии или в Скандинавии, но тем не менее. Спасало только то, что в основном Гапоненко содержался в одиночной камере и никто ему не мешал налить воды из-под крана в простые пластиковые бутылки.
Всем своим сердцем, всей своей душой Александр чувствовал людскую поддержку. Но его физические, энергетические и духовные силы были уже на исходе. Он был измотан, дезориентирован и придавлен. Ему казалось, что хватит еще пары дней, чтобы сломаться. Но он говорил себе "держись, ты сможешь". И люди в своих письмах стали писать, что молятся за него. И буквально через пару дней Гапоненко, по его словам, не ходил, а прямо-таки летал от счастья и света. Голова ясная, на душе спокойствие.
Правозащитник сказал, что благодарен людям за помощь, за эту поддержку, за эту искреннюю силу воли и веры, вообще за молитвы.
Что будет дальше
Помнится мне, Александр Гапоненко в самом начале сравнил свое дело с "делом Бейлиса" и заявил, что его обвиняют в том, что он чуть ли не пьет кровь христианских младенцев. Но тогда, в 1911 году, на защиту Бейлиса встала практически вся мировая общественность, а сейчас все, что реально удалось сделать, — это заслуга весьма ограниченного круга. Круга, который не бросил и не спекулировал.
И еще один момент: одним из условий освобождения Гапоенко была договоренность о том, что он самоустраняется от активной агитационной предвыборной кампании до выборов. Дальше вроде бы можно. И дальше будет, где развернуться. Ведь следующая активность начнется весной, к выборам в Европарламент.
